подобных, легко перескакивая с одной новости на другую – в этом он всегда плелся в хвосте, удивляясь способности других говорить часами ни о чем или поддерживать беседу при помощи всех этих "кстати" или "между прочим", вот как, например, сейчас, когда Осип вновь продемонстрировал свое умение быть вполне непринужденным, как, впрочем, того и требовали обстоятельства, потому что беседа о платках явно зашла в тупик, а вопрос "что это мы сидим, словно на похоронах" как нельзя лучше помогал вернуть утраченную было легкость разговора.
– Нет, в самом деле, – спросил он, поднимаясь из-за стола. – Сидим, как на похоронах… Если никто не возражает, я хоть поставлю Карла Брюннера… Как ты насчет Брюннера? Нравится?
Последний вопрос, само собой, был адресован Ольге.
Было бы странно, если бы она вдруг сказала "нет".
У полки, на которой стояли пластинки, Осип сказал:
– Все посходили с ума с этими дисками, а я почему-то обожаю антиквариат. Между прочим, я собирал их почти десять лет. Есть какая-то прелесть в этом пощелкивании и шипении. Что-то такое домашнее, верно?
Не было никакого сомнения, что он говорил это уже далеко не в первый раз.
– Потрясающе, – Ольга остановилась возле полки. – Какое старье!.. Гуди Флак… – Она провела ладонью по корешкам пластинок. – А у тебя есть Джетро Талл?
– Джетро Талл, – Осип расплылся в улыбке. – Да у меня тут целая куча Джетро Талла. Можешь приходить и слушать сколько хочешь. Но сначала я поставлю Карла Брюннера.
Скотина, сказал про себя Давид, успевая одновременно отметить и это, на первый взгляд безобидное "можешь приходить и слушать", и реакцию Ольги, которая вдруг смутилась и пробормотала в ответ что-то вроде "спасибо", или "может и приду", или что-нибудь в этом роде, о чем он, правда, мог только догадываться, потому что в это мгновение ожил саксофон Карла Брюннера и его стеклянный дождь застучал по крыше, делая боль еще невыносимей.
Чертов саксофон, громоздивший целые горы битого стекла, через которые невозможно было пройти, не поранившись.
– Может, еще чаю? – спросил Осип и посмотрел на Давида. – Что-то ты мне сегодня не нравишься, Дав. Сидишь, как на похоронах… Ну, что, чаю?
– С удовольствием, – улыбнулась ему Ольга.
– Боюсь, нам уже пора, – возразил Давид.
– Сейчас принесу, – Осип, похоже, пропустил мимо ушей это "пора", как будто его и не было.
– Собирайся, – сказал Давид, как только они остались одни.
– Я хочу чаю, – упрямо повторила Ольга.
– А я хочу, чтобы мы, наконец, ушли.
– Почему? – она глядела на него широко открытыми глазами, в которых можно было без особого труда прочитать досаду и раздражение, очень похожие на те, с которыми он сталкивался, когда пытался увести ее прочь из какого-нибудь дурацкого бутика.
– Ладно, – сказал Давид. – Ты идешь?
– Какого черта, Дав? – ему показалось, что глаза ее раскрылись еще шире.
– Ладно. С меня хватит. Я пошел.
– Ты с ума сошел? – спросила она, но он уже был в коридоре.
– Ты чего, Дав? – Осип внезапно появился на пороге и посмотрел на него так, словно, наконец, заметил, что тот находится рядом.
– Ничего, – сказал Давид. – Я пошел. Слушайте своего Брюннера, а мне надо работать.
Грохот захлопнувшейся за спиной двери был, конечно, смешнее некуда. Сбегая по ступенькам, он представил себе, как они расхохотались, услышав этот дверной выстрел и громко выругался. Поднимающаяся навстречу женщина с собакой попятилась и прижалась к стене. Собачка неуверенно тявкнула.
– Гав! – злобно рявкнул Давид, сбегая по ступенькам.
Конечно, и без всякого Филоферия М. было ясно, Кто время от времени вываливает нам на голову ведра с отборным мусором, который висит у нас в волосах или стекает за шиворот. Вопрос, собственно, заключался в другом: с какой целью, сэр?
С какой целью, дружок?
Ведь что бы там ни говорил рабби Ицхак по поводу мужчины и женщины, было ясно, что все женщины – законченные шлюхи и все такое прочее. Законченные шлюхи, Дав. Неоспоримость этого факта была столь очевидна, что, конечно, не нуждалась ни в каких доказательствах, тем более что если бы кому-нибудь и в самом деле вдруг пришло в голову привести в подтверждение этому все имеющиеся в наличии факты, истории, события и рассказы очевидцев, то земля, ей-богу, содрогнулась бы от ужаса, не имея возможности уместить все эти доказательства в тесном пространстве мира, – что, в свою очередь, могло бы само послужить неплохим доказательством всего вышесказанного, сэр. Взять хотя бы сегодняшнюю историю, Мозес.
– Чертова сучка, – повторил он, кривя губы. – Да пошла ты…
Она догнала его уже возле остановки.
– Эй, – сказала она, пытаясь схватить его за руку. – Ты уже совсем спятил, Дав?.. Оставил меня одну, в чужой квартире, да еще с этим твоим озабоченным, у которого, кажется, только одно на уме.
– А то ты не знала, – он вырвал руку.
– Да с какой стати, господи!.. По-твоему, если я дружу с Мирьям, то я должна чего-то знать про Осипа?.. Да я его видела-то всего раза три!
– Неужели? – он вдруг неожиданно почувствовал себя необыкновенно счастливым. – А по-моему, тебе только этого и надо.
Размахнувшись, она въехала ему по спине своей сумочкой.
– Дурак. Ну, почему мне всегда так везет на дураков?
– Наверное, потому что ты сама дура, – сказал он, особенно не думая, что говорит.
– Наверное, – согласилась она. – Подобное тянется к подобному.
В голосе ее уже можно было расслышать признаки близкого примирения.
– А кого ты еще имела в виду? – спросил он, чувствуя, как боль проходит.
– Неважно, – сказала она, явно для того, чтобы позлить его.
– Ну, еще бы. У вас все дураки, кто не пляшет под вашу дудку.
– Конечно, – она улыбнулась. – Проводишь меня до следующей остановки?
– Да, хоть до дома, – сказал он, поворачиваясь.
Некоторое время они шли молча. Потом она осторожно взяла его за руку. Кажется, немного посопротивлявшись, он уступил.
Древняя, как мир, игра, сэр, когда один делает вид, что убегает, а второй – что догоняет его.
– Вообще-то все это было довольно глупо, – он вдруг резко остановился посередине тротуара. – Я готов немедленно загладить свою вину…
– Неужели? И чем, интересно?
– Да, – сказал он, набирая в легкие побольше воздуха. – Хочешь выйти за меня замуж?
Впрочем, возможно, что он сказал это, не останавливаясь, а продолжая идти, а остановилась как раз она, когда услышала, как он сказал:
– Хочешь выйти за меня замуж?
– За тебя? – Ее глаза вдруг снова раскрылись, как тогда, когда она натыкалась в каком-нибудь бутике на что-нибудь интересное. – Ну, конечно, нет.
– И почему? – Давид почувствовал, как у него похолодела спина.
– Потому что ты ревнивый козел, – сказала она. – Вот почему… Тупой, гадкий и ревнивый. Кажется, я не давала тебе пока еще никаких поводов.
– Мне так не показалось, – возразил Давид.
– Ему не показалось, – передразнила она и издевательски засмеялась. – Скажите пожалуйста, какой наблюдательный.
– Конечно. Ты сидела и слушала, раскрыв рот, всю эту ахинею, которую он нес, а я должен был, как идиот, сидеть и тоже все это слушать!
– Ты сам меня туда
