Ника, ожившая тень в углу, начала зажигать большие толстые свечи, расставленные по сторонам серебряного квадрата - символа мироздания.
От куда-то из глубины дома зазвучали глухие удары то ли бубна, то ли барабана. Фигуры задвигались. Мне все это виделось будто со стороны.
Жрица выдвинулась в центр квадрата. Ее одежда и тело теперь мерцали серебром в свете свечей. Она сказала:
- Великая Царица! Я, твоя недостойная рабыня, молю Тебя в этот час твоего торжества, когда ты всходишь на небе и наполняешь своим божественным светом весь мир. Спустись к нам, войди в души рабов твоих! Заклинаю! Дай нам свет твой! Освети путь наш!
Она много раз повторяла на разные лады эти призывы, а мы внимали им, обратив глаза высоко поднятой свече в ее руках. Она горела ровно, пламя ее почти не колебалось. Затем жрица сделала мне знак, чтобы я наполнил большую чашу священным напитком.
- Подойдите ко мне, - приказала она. Мы встали в круг очень близко друг к другу, она возложила руки на наши головы.
- Именем Великой Девы благословляю вас. Она взяла у меня чашу, и плеснула несколько капель в центр квадрата. - Во имя Девы и Царя небесного! Прими нашу жертву и обрати это вино в божественную кровь! Она отпила первой. Во славу Девы Инанны! Потом эту формулу произнесла Ника и отпила глоток из чаши и передала мне. Это было немного похоже на вино, было теплое и сладкое на вкус, со многими ароматами то ли трав, то ли специй и еще каким-то резким привкусом, какой я ранее не пробовал. Повторяя "Во славу!" мы передавали чашу друг другу, пока она не опустела. Расширившиеся глаза жрицы были совсем близко от меня. Они почти все время оставались неподвижными, устремленными прямо в зрачки Ники, и та, как зачарованная, возвращала этот взгляд почти не мигая.
Я чувствовал, как сжимаются мои виски, как наползает что-то клубящееся изнутри. Жрица что-то шептала, временами этот шепот перерастал в выкрики и вновь становился почти не слышным. Слов я уже не мог разобрать.
В позе лотоса я сидел в внутри серебряного квадрата, а жрица металась вокруг. Крылья ее развевались, будто она в самом деле летела, черные волосы сбились на глаза, серебряное тело сверкало будто молния. Я чувствовал, как серебряные рога на моей голове становятся все тяжелее, как настоящие и клонят мою голову к земле.
Зажглись еще огни и посыпались звезды с них, как с бенгальских свечей, и потянуло от них сладким дымком благовоний. Он вползал в меня и растекался внутри моей кружащейся головы.
Я видел, как они сбросили одежду и опустились в центре квадрата, окруженные свечами. Женщины сидели напротив друг друга, касаясь коленями и не отрывая глаз. Они шептали что-то, что я не слышал. Сбоку они не были похожи на жриц: они сидели вытянувшись взявшись за руки и почти касаясь лицами и грудью друг друга. Только по середине их тел проходила широкая серебряная полоса.
Она как бы соединяла их теперь: жрицу и ее воспреемницу.
В руке Любы появился священный жезл. Она протянула его между своими раскрытыми коленями и стала медленно ласкать им вход в свое лоно. Затем она наклонилась к Веронике и коснулась им ее губ. Она поцеловала жезл и, приняв его, тоже ласкала себя с его помощью.
Растянувшись среди свечей, они ласкали друг друга губами и языками, извиваясь как серебряные змеи. Темные и светлые волосы спутались, слышалось шумное дыхание, возгласы. Я чувствовал, как начинаю наливаться тяжестью, как клубящийся туман собирается внизу моего живота и твердеет.
Они разъединились и одна из жриц, преодолевая сбившееся дыхание, приказала мне:
- Приди теперь к нам, о царственный Бык! Овладей твоими священными коровами, твоими женами! Наполни нас твоим животворным семенем!
Я поднялся и сбросил свой плащ. Потрясая серебряными рогами, я двинулся вперед к двум жрицам, стоящим на коленях. Я входил в них попеременно, много раз. Одно лоно казалось плотным и крепким, оно с трудом пускало меня внутрь себя. Другое казалось нежным и горячим, оно мягко обволакивало мое естество и не хотело его отпускать. Одни бедра были твердые и мускулистые наощупь, другие - мягкими, нежными, в которых пальцы мои зарывались. Но потом я постепенно перестал их различать. Она слились у меня в одну прекрасную кобылку, божественную женщину. Я чувствовал трепет во всем теле и крепнущую силу, когда пронзал их раз за разом своим копьем. Она копилась в глубине, пока не выплеснулась с победным кличем в принявшую ее с восторгом жрицу. Но силы еще не ушли из меня и я продолжил действо с другой из них. Сила копилась долго, и она истомилась подо мной, но вот наконец и ее лоно было напоено моей влагой.
Священный напиток имел такое действие, что наслаждение от соития длилось очень долго, пока все не лишились последних сил. Но и тогда я не чувствовал себя удовлетворенным до конца. В свете догоравших свечей они еще долго ласкали языками мой орган, охлаждая нежнейшим прикосновением губ после любовной гонки.
- Смотрите! - вдруг вскрикнула Ника, показывая на кристалл на столе. Взошедший месяц бросил слабый луч света, и он собрался внутри стекла. Белый огонек зажегся на столе и отразился на его блестящей поверхности бликами лунного света.
- Она с нами! Да! Она здесь! - почти одновременно воскликнули они.
Мы все зачарованно смотрели на этот лунный огонь. Я тоже долго смотрел, не отрываясь. Пока он не померк. И вокруг меня не стало ничего, кроме темноты, черноты ночи.
Я очнулся от холода. Я был все еще на веранде. Голова была очень тяжелой, все тело ломило, как после тяжелой физической работы. Было еще совершенно темно. В воздухе чувствовалась предутренняя свежесть, роса опускалась на землю. Двигаясь наощупь, я нашел чем зажечь одну из не догоревших до конца свечей. В слабом ее свете я увидел лежащие в изломанных позах тела женщин там, где их застала потеря себя. Мне удалось кое-как открыть Любе глаза и, напрягая последние силы, перетащить ее в дом, на кровать. То же я проделал и с Никой, хотя та даже пыталась сама переставлять волочащиеся по полу ноги.
Тут уже я и сам рухнул окончательно.
Несколько дней мы еще оставались в этом доме, медленно приходя в себя. Ника изменилась. Она будто стала более твердой, уверенной в себе женщиной. Во взгляде ее можно было даже угадать проскальзывающую властность. Иногда она смотрела на меня так, будто видела меня до самых потаенных уголков. Видела - и прощала мне. Будто с высоты своей веры она знала что-то обо мне такое, что оправдывает мое скорое отступничество.
Люба же напротив, как то сникла и даже немного сгорбилась. Взгляд ее еще недавно прямой и спокойный, выдавал теперь ее внутреннюю неуверенность и слабость.
- Я - выжатый лимон, - жаловалась она.- спущенный шарик. У меня даже нет сил молиться. Да и не слышит меня никто.
- Люба, любимая! Я не божество, но я помогу тебе! Я знаю, что нам нужно?
- Что же по твоему мне нужно?
- Покой, любимая! Покой и забота. Это я тебе могу дать. Поедешь ли ты со мной опять в Созополь?
- Я? Не знаю... Там я столько грешила...
- Так ведь это было в другой жизни! Ты теперь это и сама грехом не назовешь, правда?
- Может и правда, не знаю... Но что же это было тогда?
- Это была наша любовь. Она и есть. Сейчас есть. Поедем?
- Мне сейчас все равно. Хорошо - я согласна. Я знаю, как ты огорчишься, если я скажу нет.
В последнюю ночь Ника позвала ее к себе. Но через стену я не услышал звуков любви. Было тихо-тихо. Не спалось. Я вышел в коридор и увидел щелочку света из приоткрытой двери. Заглянул. Ника сидела, прислонясь к спинке кровати и задумчиво смотрела на догорающую свечу в серебряном подсвечнике. На ее груди лежала голова спящей Любы. Ника не удивилась, выпростала из под покрывала обнаженную руку и протянула ее ко мне, приглашая лечь рядом. Она тихо ворошила мои волосы у себя на подушке, пока я не уснул.
