— Ты не был Авессаломом. Ты не хочешь стать Саулом… В таком случае, государь, если Вы не хотите силой подавлять Авессалома, то я предлагаю нам приготовиться к бегству, потому что он наверняка отнимет у Вас царство.
— Так же наверняка, как царь Саул убил пастушка, — ответил старый мудрый царь.
— Что? — спросил пораженный Авесса.
— Подумай, Авесса. Бог однажды избавил беззащитного пастушка от могучего безумного царя. Он может избавить и старого царя от честолюбивого молодого бунтаря.
— Ты недооцениваешь своего противника, — возразил Авесса.
— А ты недооцениваешь моего Бога, — спокойно ответил Давид.
— Но почему, Давид? Почему не сразиться?
— Я отвечу тебе. Если ты помнишь, — а ты там был, — я однажды дал тот же самый ответ Иоаву, в пещере, много лет назад. Пусть лучше я буду поражен и даже убит, чем научусь поступать как Саул или как Авессалом. Царство само по себе не настолько важно. Пусть он возьмет его, если такова воля Божия. И я повторяю: я не буду учиться ни у Саулов, ни у Авессаломов.
А теперь, будучи стариком, я добавлю кое-что, чего я тогда, возможно, не знал. Авесса, ни один человек не знает своего собственного сердца. Я тоже, конечно же, не знаю до конца своего. Знает только Бог. Так защищать ли мне свое маленькое царство именем Бога? Метать ли мне копья, плести ли интриги и замышлять ли расколы… и убивать души людей, если не их тела… для защиты моего царства? Я не поднял и пальца, чтобы стать царем. Не подниму и для того, чтобы остаться и чтобы сохранить свою власть. Даже царство народа Божиего! Бог поставил меня сюда. Я не должен брать или удерживать власть. Разве ты не понимаешь, что это, возможно, происходит по Его воле? Думается мне, что если Бог захочет, Он сможет защитить и сохранить царство даже сейчас. В конце концов, это Его царство.
Да, ни один человек не знает своего сердца. И я не знаю своего. Кто знает, что на самом деле в моем сердце? Может быть, в Божиих глазах я уже больше недостоин царствования. Возможно, Он отнимает царство у меня. Возможно, царствование Авессалома — Его воля. Я не знаю. Но если Его воля такова, я принимаю ее.
Любой, поднимающий руку на того, кого он считает Саулом, любой старый царь, поднимающий руку на того, кого он считает Авессаломом, на самом деле, может быть, поднимает руку на волю Бога.
Ни в том, ни в другом случае я не поднимал и не подниму руку! Не будет ли странно, если я буду пытаться сохранить свою власть, когда Бог желает моего падения?
— Но ведь ты знаешь, что Авессалом не должен быть царем! — отвечал Авесса упавшим голосом.
— Я знаю? Никто не знает. Только Бог знает, но Он не скажет. Я не сражался, чтобы стать царем, и не буду, чтобы остаться им. Пусть Бог, если это угодно Ему, забирает трон, царство и… — голос Давида дрогнул, — и Свое помазание с меня. Я ищу Его воли, а не власти от Него. Повторяю, я жажду Его воли более, чем власти.
— Государь! — раздался чей-то голос из-за спины.
— Да? А-а, посланник. Что у тебя?
— Авессалом. Он хочет видеть Вас Он хочет попросить разрешения сходить в Хеврон, принести жертву.
— Мой господин…, — сказал Авесса хрипло, — ведь ты знаешь, что это на самом деле означает?
— Знаю.
— И ты знаешь, что он сделает, если ты разрешишь ему пойти?
— Да.
— И ты разрешишь ему?
Давид обернулся к посланнику:
— Скажи Авессалому, я скоро буду…
Царь взглянул в последний раз на тихий город внизу, повернулся и направился к двери.
— Ты дашь ему разрешение пойти в Хеврон? — не унимался Авесса, следуя за Давидом.
— Да, дам, — сказал великий царь и вновь обратился к посланнику, — этот мрачный час для меня настал. Когда я поговорю с Авессаломом, все закончится. Завтра пусть придет ко мне один из пророков. А сейчас иди. Потом пусть придет ко мне Садок — первосвященник. Спроси его, не сможет ли он быть у меня здесь, после вечернего жертвоприношения…
На лице Авессы светилось восхищение:
— Благодарю тебя, добрый царь.
— За что? — спросил удивленно Давид, оборачиваясь уже в дверях.
— Не за то, что ты сделал, а за то, что ты не сделал! Я благодарю тебя за то, что ты не кидал копья, не восставал против царей. За то, что не разоблачал человека у власти, когда он был уязвим, за то, что не разделял царство, не нападал на молодых Авессаломов, которые очень похожи на молодых Давидов, но ими не являются, — он помолчал, — благодарю тебя за страдания, за готовность лишиться всего. За то, что ты положился на волю Бога в завершении и даже разрушении твоего царства, если это угодно Ему. Благодарю тебя за то, что ты — пример для нас всех. А больше всего, — он усмехнулся, — за то, что не обращаешься к колдуньям.
Блажен человек, которого вразумляешь Ты, Господи
— Нафан!
— Что? А, это ты Садок…
— Прости мне мое вторжение, но я наблюдаю за тобой уже несколько минут. Ты, наверное, собирался войти к царю в тронный зал?
— Да, Садок. Я хотел… но теперь передумал. Царь не нуждается во мне.
— Я так не думаю, Нафан. По-моему, царь очень нуждается в тебе. Пред ним — величайшее испытание в его жизни. Я совсем не уверен, что он сможет пройти его.
— Он уже прошел это испытание, Садок, — ответил Нафан с уверенностью в голосе, достойной истинного пророка Божиего.
— Уже прошел это испытание? Прости, Нафан, но я не понимаю, о чем ты говоришь. Все, как ты хорошо знаешь, только начинается.
— Садок, твой царь выдержал это испытание уже давно, когда он был еще юношей.
— Ты говоришь о Сауле? Но это было совсем другое дело.
— Вовсе нет. Это в точности то же самое. Абсолютно нет никакой разницы. Как Давид относился к своему Богу и поставленному над ним человеку в то далекое время, точно так же он будет относиться к своему Богу и человеку подвластному теперь. Разницы в подобном не может быть никогда.
— Да, обстоятельства могут изменяться… значительно. Очень значительно, я бы добавил. Но сердце! Сердце всегда одно и то же. Садок, я всегда был благодарен Богу за то, что Саул был нашим первым царем Я содрогаюсь при мысли о том, какая была бы беда, окажись Давид молодым человеком под другим царем. Практически нет разницы между человеком, обнаружившим Саула в своей жизни, и тем, кто нашел Авессалома в своей. В любой из этих ситуаций развращенное сердце найдет свое оправдание, Саулы этого мира никогда не смогут увидеть Давида, они могут увидеть только Авессалома. Так же как и Авессаломы этого мира никогда не смогут увидеть Давида, они могут увидеть только Саула.
— А чистое сердце? — спросил Садок.
— О, это поистине редкая вещь. Как сокрушенное сердце поступит с Авессаломом? Так же, как с Саулом? Скоро нам предстоит это узнать, Садок!
— И ты, и я не были удостоены чести присутствовать там, когда пришел час Давида и Саула. Зато нам оказана честь быть здесь в его час с Авессаломом. Я, например, собираюсь очень внимательно наблюдать разворачивающуюся трагедию; при этом у меня добрые предчувствия, что я получу один-два урока. Попомни мои слова: Давид проложит свой путь через все это, и он пройдет это испытание с тем же благородством и мужеством, которые он проявил в юности.
— А Авессалом?
— Авессалом? Через несколько часов он вполне может стать моим царем, ты это имеешь в виду?
— Такая возможность существует, — ответил Садок уже почти с юмором.
Нафан улыбнулся:
— Если Авессалом получит трон, да сжалится Бог над всеми царствами Саулов, Давидов и Авессаломов! По моему суждению, наш юный Авессалом станет превосходным Саулом, — закончил Нафан и пошел прочь по длинному коридору.
— Да. Превосходный Саул. Потому что во всем, кроме возраста и положения, Авессалом — уже Саул, — закончил Садок разговор вслед удаляющемуся Нафану.
И позавидовали в стане Моисею [и] Аарону, святому Господню
— Спасибо, что пришел, Садок.
— Мой царь.
— Ты — священник Божий. Не расскажешь ли мне историю давно минувших дней?
— Какую историю, мой царь?
— Историю Моисея. Ты ведь ее хорошо знаешь…
— Знаю.
— Расскажи мне ее.
— Рассказать всю? Она длинная.
— Нет, не всю.
— Тогда какую часть?
— Расскажи о восстании Корея.
Первосвященник устремил на Давида проницательный взгляд. Давид смотрел на священника, и глаза его горели. Оба все понимали…
— Я расскажу тебе историю про восстание Корея и о поступках Моисея при этом восстании. Многие слышали историю Моисея. Он — величайший пример помазанника Господня. Истинное Божие правление осуществляется через человека, вернее, через сокрушенное сердце человека. У Божиего правления нет формы или порядка, есть только человек с сокрушенным сердцем. Моисей был таким человеком.
