Но страх потерять возможен только в том случае, если у человека уже есть ощущение того, что он что-то приобрел.
Не ощутив вкус слов «Царствие Божие внутрь вас есть», никто никогда не стал бы монахом, никто не пошел бы в священнослужители, никто не остался бы на всю жизнь христианином. До аскетического труда, до личного подвига человеку, который чистым глазом смотрит на Церковь, дается пережить радость прикосновения ко Христу. Иисус перестает быть персонажем «Истории древнего мира», Он входит в мою жизнь.
И вот, когда человек ощущает, что ему что-то дано, а значит есть, что терять, тогда рождается естественная осторожность, как естественная осторожность рождается у беременной женщины.
Пока у человека нет реального чувства любви, все то, что любовь сопровождает, кажется ему ненужным и даже болезненным. А вот когда женщина чувствует, что в ней началась новая жизнь, она естественным образом, сама по себе начинает вырабатывать некие правила безопасности: изменяет режим питания, отказывается от алкоголя и т. д. Потому что она уже ощущает, ради чего нужно это делать. Не ради чисто дисциплинарного упражнения, не ради того, чтобы какие-то правила исполнить. Она понимает, что если сейчас она эти правила не будет соблюдать, потом ей и другому существу придется страдать всю жизнь. Когда беременная женщина ощущает ребёночка у себя под сердцем, она вся преображается, ежесекундно помнит о той новой жизни, которую она в себе носит.
Вот таким же беременным должен ощущать себя христианин: «Уже не я живу, но живёт во мне Христос». Когда человек чувствует, что у него в сердце зашевелилась какая-то другая жизнь, а не только его, вот тогда человек уже начинает понимать, что можно эту новую жизнь потерять и начинает думать над тем, как же избежать этой утраты.
Что может быть этим более важным? Каждый знает, что радость бывает разная: бывает радость внешняя, бывает внутренняя, бывает радость телесная, уходящая, а бывает радость гораздо более глубокая…
Сравните два ощущения: ощущение сексуального удовлетворения и ощущение того, что бывало в вашей душе, когда вы в своем сердце прощали человека, когда смогли примириться с тем, с кем долгое время были в ссоре. Все, я уверен, переживали это ощущение сердечной радости: от обретения человека, который, казалось, был уже потерян, радость от обретения друга, радость понимания. Или просто радость от того, что удалось сделать что-то по совести, хотя это и было трудно. По сути все религиозные традиции (а не только христианские) здесь напоминают о том, что человек всегда находится в некой ситуации выбора: либо ты копишь в своей жизни радости одного плана, либо радости другого плана. Но при этом все-таки помни, что ты — человек, и те радости, которые можно считать радостями жизни по совести, радости души — это радости, которые отличают человека от животных.
Если эта память есть, тогда естественно рождается всё остальное. Но это ощущение нельзя спровоцировать, его нельзя передать никакой педагогикой или методикой. Оно от Бога зависит. Конечно, нужно желание человека это ощущение приобрести. А мы умеем транслировать внешние формы благочестия и не умеем передавать самое главное. Как научить человека, чтобы ему хотелось молиться после того, как он сказал «аминь»?
Когда ко мне подходят мальчишки и говорят, что собираются в семинарию поступить, то один из моих контрольных вопросов звучит так: «Скажи, у тебя бывало такое, что ты выходишь из храма и жалеешь, что Всенощное бдение окончилось? Три часа стоял в храме, ноги устали, спина гудит, а ты выходишь из храма и тебе жалко, что служба кончилась. Вот если у тебя такого ощущения не было никогда, то ты священником не сможешь стать».
— Но ведь можно совмещать и ту и другую радость: и радость сексуальную, и радость прощения.
— Конечно, можно. Но о радости прощения я напомнил лишь потому, что мы говорим о людях, еще не имеющих религиозного опыта. И поэтому важно было в их, светском, опыте, указать нечто, что является подобием опыта духовного. Так что это не более, чем подобие. И если радость душевная совместима с радостью случайного секса, то радость духовная (а она — самая сильная и самая человечная) — нет.
— Так что же, несовместимо собирание радостей земных и небесных?
— Пожалуй, если говорить именно о собирании, сознательном и постоянном стремлении, то — да. Хотя мне самому, может быть, и хотелось бы, чтоб реальность в этом отношении была бы другой. Мне хотелось бы, чтобыможно было пребывать на горе Фавор, в окружении несказанно-радостного Божественного света и с полнотой радости в сердце — и при этом быть окруженным целым гаремом… Чтобы земное и небесное легко и без потерь совмещались друг с другом.
Но скудный опыт мой, огромнейший опыт Православия и весьма разноречивый и разнокачественный духовный опыт других религий согласны в одном: собирание духовных радостей немыслимо без аскезы. Если вы хотите достичь чего-то высшего, то вам придется в чем-то себя ограничивать.
Конечно, посещение горним светом возможно и в состоянии брачном, и в состоянии даже не вполне чистой внебрачной жизни. Зарницы блещут порой в самых неожиданных временах и пространствах. Но постояннное пребывание в этом свете — оно требует умения говорить «нет» даже самому себе, даже самым как будто бы законным стремлениям своего естества…
Поэтому для тех, кто хочет «быть совершен» — для тех путь ясен: раздай имение свое… иди за Мной… не смотри с вожделением… Путь святости — это путь аскезы. Хотя в православии человек имеет право не быть идеальным. Монашество — путь дивный (хотя и очень опасный). Но кроме монастырского, есть еще и домашнее православие. И даже у Марины Цветаевой (а кто может указать большего ненавистника мещанского быта, уюта и условностей!) однажды вырываются такие строчки: «Ибо нужно ведь хоть кому-нибудь крыши с аистовым гнездом. Счастья — в доме, любви — без вымыслов, без вытягивания жил…». Радость земная и радость небесная могут соседствовать. Или как это говорится в «Братстве Кольца» Толкиена — «Хорошо знать, что где-то кто-то уверенно стоит на собственной земле, даже если этот кто-то — не я».
Вопрос в том — что именно человек «собирает». Чем больше заставлена комната — тем пыльнее и мутнее окошко…
Церковь выступает против того, что сегодня называется свободной любовью, не потому, что мы хотим всем навязать нашу дисциплину, наши правила жизни, и не потому, что мы хотим уменьшить количество радости. Совсем наоборот — мы хотим, чтобы человек обрел подлинную радость — радость любви. Христос говорит: «Радость ваша да будет совершенна». Мы просто хотим, чтобы это была совершенная радость, человеческая радость, радость выше-чем-животная…
— Как вы считаете, почему молодые люди в наше время уходят в монастырь?
— Это совершенно естественно. Юность — это пора, когда нужно дерзать. Когда человек, если он настоящий человек, ищет смысл для своей жизни, оправдание своей жизни. А оправдать ее, придать ей смысл может только то, что может придать смысл даже смерти. То есть то, чему не страшно свою жизнь пожертвовать. И поэтому идея монашества — это вечная идея.
— А в чем эта идея состоит?
— Наверно, ответ на этот вопрос естественно начать с Неба, с Юьога…. Но явс еже поведу речь от земли. От сапог. Вот мы привыкли, что пресловутые смазные сапоги — это символ профессионального православного патриота. И монахи всегда в них ходят.
Кажется, что это тяжкая дань традиции: тяжело, неудобно! А оказывается (по свидетельству самих монахов), эта обувь с высоким жестким голенищем принимает на себя часть веса и тем самым спасает от варикозного расширения вен и от тьмы других болезней. Так что первую половину жизни ты носишь сапоги, вторую — они носят тебя. И так во всех иных монашеских ограничениях.
Монашество — это ведь… это как плотина. Как вода сначала сдерживается плотиной, копится за ней, но затем и перехлестывает через нее на более высоком уровне, так и человек поднимается над ограничениями, которые он себе ставит. Можно уйти вниз и начать эту плотину подмывать, а можно через нее перелиться — и тогда ты можешь все. Принцип церковной жизни прост: стань святым — и делай что хочешь. Ограничения же просто указывают направление для роста: вверх. Без ограничений… это, понимаете, как если бы вы стали опираться на мягкий костыль. Костыль должен быть твердым — и так же тверды должны быть границы, вами себе поставленные. Ведь это ваш добровольный выбор, в конце концов: выбор направления роста. Печальнейшая из альтернатив — это никуда-не-направленное разбухание.
— Отец Андрей, в школьных и студенческих сочинениях на тему «Нравственна ли свободная любовь?» сразу бросается в глаза, что нравственность воспринимается исключительно как система запретов, причем такая, которую каждый для себя определяет сам. Тогда как любовь настолько сильнее всяких табу, что просто сметает все рамки — и правильно делает…
