Максим Горький говорил: «Учитесь, дети, день и ночь; знание — свет, знание — мощь» (нас так учили, это какая-то пьеса). То есть светлость — это знание, оно «просвещает». А один греческий воевода, который поднял восстание, Макрианис, говорил по-другому… Когда пришли немцы, они якобы принесли просвещение, чтобы просветить греков, а то греки, мол, отсталые, консервативные… И вот он говорит: «Этот свет, который нам приносят, нас ослепляет. У нас есть своя светлость, внутренняя». Это слова простого человека, но героя — Макрианиса.
Конечно, и у нас, сербов, такое было. Просвещение всегда идет поверхностно. И Варлаам говорил, что это именно свет ума. Получилось какое-то просвещение, какое-то вдохновение, но все оно созданное… Варлаам рассуждал как рационалист, как гуманист периода западного Просвещения.
Теперь появились новые идеи, новые горизонты. Говорят: общемировое образование, общемировое просвещение. А у нас, как говорил отец Иустин (Попович), и как говорили все святые, просвещение — от святости. Святители — вот истинные просветители. Мы говорим о святителе Григории Армянском, о святых Нине Грузинской, о святых Владимире, Ольге, святых Кирилле и Мефодии и других — что они просветители. А чем они нас просветили? Евангелием,
Богопознанием. Значит, истинное Богопознание, свет Евангелия нас просвещает. Такое просвещение вечное, несозданное, Божественное, гораздо лучше, чем это «мировое просвещение».
Конечно, хорошо и светское знание. Вот, как отцы делали, Василий Великий, Григорий Богослов, — учились во всемирно известных школах, и святой Григорий Палама тоже в Константинополе учился; а потом пришли к Божественной школе. То есть и этот свет хорош, но он необязателен, хотя и может быть полезен. Святой Григорий Богослов говорит: «Глупо бороться против знания». Только глупые люди говорят, что не надо учиться. Иногда и среди монахов так бывает — говорят, что не надо в школе учиться, можно стать святым и просвещенным без этого учения. Но одно не противоречит другому; только важно помнить то, что стоит на первом месте.
Таков реализм православного опыта. Как говорит отец Георгий Флоровский, богословие раскрывало и, оправдывало то, чем Церковь уже живет и что она уже имеет. Ничего нового в нашей вере не выдумали; это папа все время делает новые догматы, а потом возникают большие трудности…
Если Божия Матерь непорочно зачата, то уже греха нет. Как же тогда Она умерла? И папа, который в XIX веке утвердил догмат непорочного зачатия Девы Марии, говорил, что было Ее вознесение, Ее взятие на небо. Он не говорил о смерти, и вместо: «Она умерла» говорил: «Господь взял Ее к Себе на Небо». Мы веруем, что Она умерла и после некоторого времени Господь взял Ее к Себе, до воскресения. Но полное воскресение, насколько я понял отцов Церкви, будет и для Нее, когда будет общее воскресение. В общем, Она находится с Господом, это тайна Божией Матери, это какое-то предвкушение Царства и Воскресения. Как, например, Господь на Тайной Вечери еще не страдал, а уже проливал Свою кровь и давал апостолам причащаться, — это было реальное причащение, это было предвкушение, пред-страдание. Мы вкушаем в причащении и страждущего Господа, и воскресшего, эти моменты совпадают. Но Он устроил Тайную Вечерю до Своего страдания: Примите… сие есть тело Мое, которое за вас ломится (Лк. 22,17–19), но еще оно не «ломилось». Григорий Нисский говорит: Господь хотел показать, что Он идет добровольно, а не от злобы евреев или осуждения римлян. И когда Петр отвращал Его от этого пути, такой горячий Петр, который сказал: Ты — Христос, Сын Бога Живаго, — когда Петр начал Его отвращать, Господь ответил: отойди от Меня, сатана! (Мф. 16, 23) Это и папа должен знать, что после исповедания Петра Господь ему так сказал. И кроме того, Петр ведь потом отрекся от Господа, и надо было восстановить, возобновить его апостольское достоинство троекратным покаянием. Папа о себе так не говорил.
Есть один грек, хороший писатель, из Малой Азии, из беженцев в Грецию, хороший иконописец, Фотий Кондоблу. Он написал статью, в которой говорит: как это папа выбрал своим патроном апостола Петра, для своей непогрешимости? если бы он говорил о каком-нибудь другом апостоле, о котором мы не знаем, что он грешил, то еще, может быть, было бы на что-то похоже; а Петр триста ошибок сделал, «гафов» по-гречески (это когда маленький ребенок шалости делает). Конечно, Господь взял Петра как первого Своего ученика, но как равного с другими, потому что Петр был человек, знал слабость людскую и был к другим снисходителен. А если бы взял Ангела, говорит святой Иоанн Златоуст, Ангел бы не понял человека, который грешит один раз, другой, третий, седьмой, семьдесят седьмой… Ангелу бы это надоело.
На Святой Горе Афонской записано такое предание. В XVI веке жил грешный человек. Бедняга много раз обещал Богу, что не будет грешить. Вот приходит он в церковь, плачет; потом выходит из церкви — и снова грешит… Так продолжалось долго. Однажды он пришел в церковь, плакал, каялся: «Господи, помоги мне, не буду больше». И вдруг диавол не выдержал и с паперти храма сказал Христу: «Вот какой Ты, не понимаешь ничего, этот здесь Тебе плачет, а когда уходит, то он мой, там делает все, что я велю. Как Ты терпишь Его?» Тогда Господь ответил из иконы: «Зачем ты пришел к нему, когда он Мой? Я тебя не беспокоил, когда он был твой. Я беру человека в том состоянии, в котором его застану». И в тот же миг человек пред иконой умер.
Так Господь его принял. Вот терпение Господне.
Реальность спасения — это обожение, это общение с Богом. Но, подчеркиваю, реальное, а не интеллектуальное, не душевное, не сентиментальное. И вот святой Григорий Палама имеет смелость говорить, что человек, когда соединяется с Богом в обожении, не исчезает, а прославляется, Господь его наполняет благодатью и возобновляет с ним связь. И когда Варлаам заявил, что подвиг человека должен быть в стяжании бесстрастия («апатия» — бесстрастие), что надо умертвить все свои желания и быть спокойным, бесстрастным, — Па-лама ответил: «Да это мертвец».
Стоики тоже говорили об этом: надо стяжать «апатию», умертвить все свои чувства, все движения. И Будда то же самое говорил, что основное зло — это жажда жизни, и надо отказаться от всякой жажды жизни. Не просто от жажды удовольствия, телесного и душевного — нет; жизнь это зло, надо от жизни отказаться! Это ужасно. Отец Иустин (Попович) говорил, что буддизм — это зрелость отчаяния.
И святой Григорий Палама говорит Варлааму (не вспоминая, конечно, Будду), что наш подвиг — не в достижении апатии, не в том, чтобы всё умертвить, а чтобы во всем делать «жертву живую» Богу. Необходимо очиститься и умертвить страстные силы души и тела, надо обратить их к Богу: от Бога они даны, чтобы человек жил этими силами. И надо принести жертву живую, которая пульсирует вечной жизнью.
Вот какое толкование. Когда я прочел это, то понял, почему Православие всегда жизнерадостно. Многие говорят, что надо умертвить себя, стать «мертвым», но вряд ли можно это сделать. Когда в человеке есть благодать, это невозможно, благодать дает жизнь. Вот старик Игнатий Антиохийский пошел на страдания. «Я чувствую звук живой воды, чувствую в себе журчание ручья, который говорит: прииди ко Отцу». И это говорит человек восьмидесяти лет! Вот что такое Православие!
Подвиг состоит не в умерщвлении, а в очищении от мертвости. Грех — это мертвость, тленность. Как сказал апостол Павел в начале дел апостольских: надо обратиться от мертвых дел к Богу живому (см.: Евр. б, 1; 9, 14).
Савл не мог стать христианином, не мог стать апостолом Павлом, пока не умер Савл. А когда умер Савл и воскрес во Христе Павел, то все, что было хорошего в Савле, получило огромные возможности и расцвело, получило свое полное выражение.
Палама так говорит: когда бывает обожение, то человек становится бесконечным, вечным, бессмертным, но даже — в этом он повторяет Максима — и безначальным. Вот парадокс! Бытие человека имеет начало, а конца не имеет — как в геометрии луч, который из одной точки начинается и идет в бесконечность. Но святой Палама говорит, что он становится и безначальным. Как это возможно? Просто он входит в течение вечной Божественной жизни — кружение, включение, или «перихореза», — это взаимное проживание Божественной жизни. Так что человек, включаясь в нее, этой жизнью питается и живет, а она безначальна. В этом значении обожение — благодать, которую он принимает, и уже не я живу, но живет во мне Христос, как говорит апостол Павел (Гал. 2, 20).
Святой Григорий Палама — удивительный богослов. Как сказал митрополит Амфилохий в своем сочинении «Триадология Паламы», он возобновил толкование Священного Писания. Ничего не изменил, ни от чего не отказался. У него действительно был такой дар Божий.
Все это произошло перед великим страданием православных, которое случилось через пять веков, так что мы выдержали и благодаря исихазму. Я верую, как сказал праведный Иоанн Кронштадтский, как сказали другие святые, что и Русская Церковь выдержала свои страшные страдания благодаря крови мучеников. Бог не оставляет верных Своих, Он дает новых святых — только надо верить в Бога, верить в Церковь. Вчера мы вспоминали Тютчева: «Умом Россию не понять… В Россию можно только верить». Так вот, надо верить в Святую Русь, в Православие.
