«…О странница на колеснице Солнца,
О жрица в храме собственных фантазий,
Что сказочным обрядом в доме бренном
Чтит идеал и вечную любовь,
Что есть твоя любовь? Кумир ума,
Бессмертный миф, священная легенда,
Сознательная жажда бренной плоти,
Блистательный огонь смятенных нервов,
Цветенье грез – мечтаний светлых роза,
Великий сладкий пыл и мука сердца.
Вдруг вспыхнув, озарив убогость жизни,
Она проходит вновь, и все – как было.
Пленяя жаркой сладостью и болью,
Объяв кипучей неуемной жаждой,
Она сияет, божеству подобна,
Златым мостом над бурунами лет,
Уздою, что тебя связует с вечным.
Но как же слаб и краток этот пламень!
Как мал и тщетен этот дар богов,
Что так бездумно расточают люди, —
Счастливая взаимность двух сердец,
Двух тел плененных сладостная близость,
Восторг поспешный, пыл, кипящий в жилах,
Непостижимость просветленных чувств!
Ты говоришь, что любишь Сатьявана,
Живи он дольше, умерла б любовь;
Но умер он, и жить любви дано
Еще немного в горестной груди,
Пока не сгинет в прошлом образ милый,
Забыт средь новых образов и тел.
Когда любовь вдруг воспылает в жизни,
Сначала в чудный мир взмывает смертный
И страсть свою он мнит всевышним даром,
Не ведая, что град его небесный —
Лишь жалкий клок земли
под блеклым солнцем.
Но змей, но червь таится в сердце розы.
Случайным словом, действием поспешным
Вдруг может быть сражен волшебный бог.
О, как же хрупок он в своем бессмертьи!
Во всем он может встретить боль и гибель.
Любви не жить одной небесной пищей,
Лишь терпкий сок земли живит ее.
Ведь страсть твоя – лишь чувственная жажда,
Лишь вожделенье тела, похоть сердца;
Она уймется – иль найдет себе другого.
Иль может ждать любовь конец ужасный,
Когда, изменой горькой сражена
Иль не снеся жестоких ран разлуки,
Она находит в ненависти гибель
Иль, тяжкой безответностью отчаясь,
В других напрасно ищет утоленья,
Лишившись первой радости убитой.
И пламя гаснет в тусклом равнодушьи,
И пыл любви сменяется привычкой:
С трудом формальный держится союз
Иль компромисс рутинный чуждых жизней:
Где горних сил божественным дерзаньем
В то, что казалось почвою духовной,
Когда-то пало семя единенья,
Теперь, не зная радости и мира,
В одной упряжке борются два эго,
Два спутника, что поневоле вместе,
Два разума, что ссорятся друг с другом,
Два духа, разобщенных навсегда.
Так идеал любви порочат люди;
Под гнетом бед иль будничности серой
Приходит избавленье от иллюзий:
Душа сдается тяжкой прозе жизни.
Небесный миг, блеснув красою тщетной,
Вновь исчезает в вечности бесплотной.
Но смерть спасет тебя и Сатьявана,
Не дав познать крушенье идеала:
Он уж спасен, избавлен от себя;
Он держит путь к безмолвию и счастью.
Не клич его назад, к земным изменам,
К ничтожной жизни человекозверя.
Пусть он уснет в моих покойных ширях
В гармонии с могучей тишью смерти,
Где спит любовь в объятиях покоя.
А ты – вернись одна в свой бренный мир:
Измучай сердце знаньем, чтоб прозреть,
Природой взмыв к живым прозрачным высям,
Небесной птицей – с непостижных пиков.
Не стоит тешить дух напрасной грезой,
Ведь скорым, горьким будет отрезвленье:
Среди суровых нужд и тягот жизни
Восторг чистейший долго не живет.
И ты поймешь: не бросив якорь сердцем,
Твоя душа спит на стоянке вечной;
И ум блестящий твой напрасно кружит.
Так растворись в моем глубинном лоне,
Забыв услады, горести, надежды,
Избавься от своей природы страстной
В Тиши немой, в Небытии счастливом,
Освободись в моем успеньи чудном.
Обняв мое Ничто, забудь про все.
Забудь бесплодное боренье духа,
Забудь рождений надоевший круг,
Забудь услады, тяготы и скорби,
И смутный поиск духа, что зажегся,
Когда миры исторглись друзой огнецветной
И дум великих пыл взметнулся в небо мысли,
И чередой эпохи поплелись в пространстве,
И души родились в пределах бренных».
Но Савитри рекла той мрачной Силе:
«О Смерть, опасен горький твой напев,
Ты мелодичной мукой травишь душу
И губишь утомленную надежду
Соблазном лжи с приманкой горькой правды.
Но не убить тебе моей любви:
Твой глас не в силах отравить мне душу.
Моя любовь – не похоть в алчном сердце,
Моя любовь – не вожделенье плоти,
Но Божий дар, что вновь стремится к Богу.
Ведь даже в том, что извратили люди,
Все ж раздается шепот божества,
Дыхание трепещет сфер предвечных.
Благословленный Небом дивный дар,
Любви поет огонь ритмичный страсти.
Надежды полон клич его безмерный;
Звенит он зовом позабытых высей,
И даже в небе окрыленных душ
Он, стихнув, реет пламенным дыханьем,
Блаженной негасимой сутью солнц —
В незримых сферах вечный чистый пламень,
Глашатай неизбывного Экстаза.
Однажды мой великий мир прекрасный
Сорвет личины страшные богов,
Сметет греха и ужаса покровы,
И наша мать откроет нам свой лик.
С восторгом наши искренние души
Падут в объятья к ней, сольются с нею;
Мы обретем экстаз, что влек нас вечно,
Мы вострепещем долгожданным богом,
Мы вдруг откроем новый свет Небес.
Надежда – не одним лишь чистым божествам;
Но сумрачные яростные боги,
Что оторвались от груди единой
В неистовом порыве отыскать
Упущенное белыми богами, тоже спасены;
О них печется мать, ее объятья
С любовью ждут сынов ее мятежных.
Любовью став, влюбленным и любимым,
Предвечный распахнулся чудным миром
И соразмерил в нем свой дивный танец.
В таинственных движеньях и фигурах
Он, увлеченный, кружится задорно
Иль с отвращеньем покидает пляску;
Иль в яростных метаниях ума
Вкушает слез нектар и гонит радость,
Горюя; смехом полнится иль гневом:
Но смех и гнев – лишь диссонанс души,
Что ищет вновь познать свой лад небесный.
Вовеки он приходит к нам сквозь годы
В обличье милом – прежнем, хоть и новом.
Его блаженство нам смеется сладко
Иль призывает нас неясным зовом,
Чарующим далеким пеньем флейты
Из рощ, что трепетают в лунном свете,
Нас полня пылкой жаждой, сладкой мукой.
Любимый, скрывшись под иным обличьем,
Всегда зовет и манит наши души.
И для меня предстал он Сатьяваном.
Всегда мы были мужем и женою,
Едины духом, души-близнецы,
Рожденные в одном огне бессмертном.
Не он ли мне сиял во всех светилах?
О, как, незримый, он сквозь джунгли мира
За мною крался, словно лев в ночи,
И вдруг настиг меня в пути безвестном
Одним златым пленительным прыжком!
Меня алкая, влекся он сквозь время
То в ярости, то в неге безмятежной,
С начала мира лишь меня желая, —
И вдруг нагрянул всемогущим шквалом
И вмиг унес меня в моря блаженства.
Из прошлого, что ныне скрыто тайной,
Ко мне он протянул родные длани,
Меня коснулся, нежным властным ветром,
Привлек, счастливым трепетным цветком,
И обнял, и с восторгом я сгорела
В безжалостном огне его объятий.
И я нашла его в обличьях милых,
И бросилась на зов его далекий,
И, сквозь преграды тяжкие пробившись,
Пришла к нему, найдя свое блаженство.
Когда есть бог счастливее и выше,
Пусть прежде примет облик Сатьявана
И моего возлюбленного душу
Вместит в себя – пусть станет мне желанным.
Ведь лишь одно во мне пылает сердце
И в нем один лишь бог царит. Ступай же,
О Смерть, вперед из мира грез прекрасных;
Ведь я не житель царства миражей.
Мной движет Бог-Огонь, не Бог-Фантом…
Мой Бог – всеторжествующая воля,
Мой Бог – любовь и сладко сносит все:
Ему я в жертву принесла надежду
И страсти отдала, святым причастьем;
Неистовый вседивный колесничий —
Кто преградит его могучий скач?
Искатель на путях несметных жизни
Стопами, что привыкли к светам неба,
Он в ад нисходит, чтоб шагать без боли
По площадям, умощенным мечами,
Лишь обострив восторг свой беспечальный.
Любви златым крылам достанет силы
Парить в твоей бездонной пустоте,
Ее очам – пронзить твой мрак, звездами,
Ее стопам – пройти твой страшный мир:
Любовь не меркнет и во мраке смерти,
Любовь идет без страха в злейший ад,
В пучинах труд вершит, ликует в высях;
Она преобразит твой мир, о Смерть».
