Ознакомительная версия.
«Ну, это, как хотите, неприлично», – сказал он. Посмотрев по направлению его пальца, я увидел растянувшуюся на полу плашмя длинную фигуру посвящаемого, упавшего с левой стороны патриаршего кресла, головой к престолу… Была доля правды в словах соседа. Если и не прямо неприличным, то все же весьма странным казалось лежание ничком на земле человека, одетого в полную священническую одежду. Думаю, что более умиления произвело бы и в нем самом и в молящихся о нем, если бы он просто стоял на коленах с открытою и поникшею главою, а и еще лучше, если бы, даже не преклоняя колен, стоял да плакал…
Минут через 5 мотив и самый тон хорового пения изменились. Стали слышаться иные слова: Libera nos Domine[168] (примерно: ми ре до до ре до си). Минуты две длилось это минорное, как бы безнадежное, взывание и сменилось третьим: Те rogamus, audi nos[169]… мотива не припомню. К концу сего последнего отдела литании Патриарх встал (один) и в три приема благословил простертого по земле, но так, что в первый раз сделал над ним знамение креста однажды, преподав ему благословение, во второй – дважды, преподав благословение и освящение, в третий – трижды, преподав благословение, освящение и посвящение (benedictio, sanctificatio et consecratio). Вскоре после сего литания окончилась. Минут около 10 продолжалось низулежание посвящаемого и, видимо, стоило ему большого труда[170]. Его подняли, и все в то же время встали с колен.
Последовал третий акт епископского посвящения – главный и существенный. Готовящегося к принятию благодати Святого Духа поставили на колена перед посвятителем. Все три архиерея вместе взяли с престола св. Евангелие, раскрыли его и положили на шею рукополагаемого, спустив оное до крылец и поставив поддерживать его патриаршего капеллана. Затем все трое, коснувшись обеими руками головы приемлющего иго Господне брата, произнесли в один голос, слог в слог, тайносовершительное: прийми Духа Святого! Это было, впрочем, только введением к таинству, Патриарх, сняв митру и простерши вперед руки, стал молиться нараспев. Послышались приглашения и отглашения: Горе имеем сердца. Имамы ко Господу. Благодарим Господа, и пр. Я полагал, что начинается уже литургия, но ошибся. Подобные, у нас строго приуроченные к литургии слова в Римской Церкви употребляются в разных других случаях. Пропет был или прочитан нараспев Патриархом довольно длинный кантик, начинающийся словами: Достойно и праведно… и приспособленный собственно к посвящению в епископа. Окончив его, Патриарх сам стал на колена и завел посвятительный гимн, столько знакомый слуху католика: Прийди, Творче Душе и пр. То же самое за ним стали петь все. Нельзя отрицать, что минута эта внушала невольное благоговение… Но меня не у места смущала мысль: зачем же прежде сего так торжественно было уже сказано посвящаемому: прийми Духа Святого?
Оставив церковь продолжать петь начальный гимн, Патриарх сел в свое кресло перед коленопреклоненным и обремененным глаголом Господним «избранником» (Electus – как его до сей самой минуты продолжает называть служебник, видимо, не считая произведенного рукоположения завершением таинства), которому кругом обвязали между тем голову узким полотенцем, и, взяв на большой палец правой руки священного мира, начал помазывать им выстриженное темя посвящаемого. Священнодействие заключилось словами: мир ти! Тем временем окончился и гимн. Патриарх встал и, сняв митру, по-прежнему начал петь, или читать нараспев молитву, видимо, служащую продолжением первой и прерванную тайносовершительным гимном. Вторая часть ее длилась более первой и, как казалось, утомила поющего. По крайней мере конец ее он проговорил скоро и чуть не шепотом. Может быть, этого требовал и устав. Избранный (все еще Electus) накрыт был по плечам другим полотенцем, предназначенным для поддержания его рук. Патриарх, как и прежде, при гимне: прийди…, но без коленопреклонения, начал опять петь псалом: Се что добро, и передав пение церкви, сел по-прежнему в кресло и, взяв пальцем священного мира, помазал обе ладони посвящаемого, соединенные одна к другой сторонами, что от мизинца. Затем, сложив ладони вместе, помазал и внешнюю сторону обеих рук, приговаривая притом приличные изречения, по служебнику. Посвященный (уже consecratus) опустил сложенные руки на полотенце и продолжал стоять на коленях, гнетомый Евангелием и теснимый головною повязкою. В таком страдальческом виде ему торжественно вручены были Патриархом жезл и перстень, окропленные предварительно святою водою. Так как руки его были сложены, то оставалось ему только осязать, так сказать, средними пальцами символ своего пастырского служения… Надевание перстня на несвободные руки также не внушало утешительных мыслей. Наконец, ему вручено было и снятое с плеч его Евангелие, до которого он мог только коснуться концом своих перстов… Всякому очевидно, как неблаговременны все эти действия, но, может быть, в них кроется свой смысл… Вторичным приветствием: мир ти и взаимным лобзанием с посвященным всех трех архиереев заключилось возведение сего последнего на высшую степень священства. Лобзание мира он принимал уже стоя. На лице его виделось крайнее истомление. Поддерживаемый ассистентами, он, чуть двигаясь, отошел к боковому престолу, где ему вытерли хлебным мякишем и полотном освященное темя, после чего он сам уже стер себе, так же мякишем, и умыл руки. То же сделал и Патриарх, сидя на своем кресле.
Продолжалась литургия, или та часть ее, которая соответствует нашей литургии оглашенных, т. е. включительно по Евангелие. Патриарх читал молитвы у большого, а новопосвященный у малого престола. Ко времени приношения (offertońum – Proskomidhl) Патриарх еще раз сел в кресле перед престолом, лицом к народу. Между тем из латинской капеллы принесены были на блюдах две большие свечи, два больших хлеба, разукрашенных и раззолоченных сверху, и два малых бочонка, также расписанные сверху разными эмблемами. Новопосвященный еще раз подошел, вместе с ассистентами, к Патриарху, стал на колена и передал ему сперва обе свечи (зажженные), а потом и блюда с хлебом и вином, целуя притом его руку. Напрасное «приношение» это тогда же и тем же путем возвращено было назад в капеллу. Последствием было только то, что приноситель отселе остался у большого престола, по левую руку Патриарха, а ассистенты стали у своих табуретов. Следовали одно за другим умовение рук и лобзание мира, переданное Патриархом новопосвященному, а им своим ассистентам, и затем опять от Патриарха капеллану и от сего всем бывшим в облачении священникам, исключая капеллана армяно-униатского архиерея, на которого во все время богослужения никто не обратил ни малейшего внимания. Даже диакон, в свое время кадивший на всех облаченных поочередно, обошел униата, и – поделом, конечно!
Credo[171] было пето одно из самых торжественных, полным хором, с игрой инструмента. Во время пения его все сидели и по временам молились, выражая это кто одним наклонением головы (архиереи), кто вместе с тем и – обнажением ее (священники и диаконы). Патриарх сидел на своей кафедре, ступеньку которой заняли 4 мальчика в альбах, видимо упивавшиеся счастьем от такого торжественного сидения при ногу своего покровителя и главное – питателя. Готовый стол здесь есть первая инстанция, с которой начинает проходить minora et majora ordina[172] своего служения будущий, может быть, Abbas[173], может быть, даже – Electus[174]… Все последующее литургии было пето полным хором, по отличным музыкальным композициям. Sanctus, Benedictus и особенно Agnus Dei (причастен) должны были восторгать католика, хотя в нашем соседстве и возбуждали другой оттенок чувств[175]. Против чаяния, приобщались не все, принимавшие участие в богослужении в полном облачении. Даже оба епископа-ассистента не приступали к таинству. Причастниками были только посвятитель и посвященный.
После причастия возобновилось уже несколько наскучившее явление. Патриарх опять сел в свое кресло, а новопосвященный пришел перед него и преклонил колено. Первому поднесли золотую, украшенную каменьями, митру. Окропив ее святой водой, он вместе с другими архиереями надел ее новому епископу на голову, в первый раз назвав его при сем: Antistes[176], – и то, кажется, более в смысле ратника, покрытого шлемом, нежели владыки, украшенного венцом. Из произнесенных им при сем слов видно, что раздвоенность латинской митры знаменует собою двойство Заветов, Ветхого и Нового, и имеет отношение к рогам Моисея… Видно далее из этого, что артистическая замашка запада изображать Боговидца с рогами не есть простая разуждавшаяся фантазия. Увенчание митрою не было, однако же, последним действием посвящения. Патриарх еще раз сел на кресло. Ему подали перчатки, которые он, также окропив святою водою, надел на руки епископу с приличным словом, в котором упомянут был и древний Иаков, прикрывший однажды свои руки козьею кожей… а так легко было не упомянуть о нем! При этом епископальный перстень был снят с руки нового архиерея и потом опять надет сверх перчатки.
Ознакомительная версия.
