Ознакомительная версия.
И опять потянулась процессия. Печальный аккорд то детских, то возрастных голосов оглашал попеременно пустые пространства, отдаваясь под сводами и вылетая по временам сквозь то или другое отверстие стены в разные части неисходимого здания. Вдруг голоса послышались где-то на высоте и как бы в отдалении и как бы не прямо идущие к слуху, а отраженные. Это значило, что процессия достигла уже Голгофы. Над священным холмом устроено четырехчастное здание с крестовидными сводами, опирающимися на один центральный столб, разделяемое по длине на две половины, южную и северную, – латинскую и греческую. В последней находится самое место водружения Креста, а к первой приурочивается местность распинания Богочеловека. Процессия заняла сперва латинскую половину. Мне не видно было, кто, где и как расположился там. Думать надобно, что крестоносец с ассистентами стали у престола, лицом на запад, а прямо против них сел на своем переносном седалище архиерей, за ним непременно то же сделал консул и пр. Пение прекратилось. Началась третья проповедь на немецком языке, громкая и одушевленная, но несколько монотонная. Чаще всего слышались слова: Liebe и Leiden[137]. Проповедника мне не было видно. Проповедь длилась несколько более 1/4 часа.
Затем процессия переместилась в греческий отдел Голгофы. Распятие было унесено за престол. Туда же стали и сопутствующие ему клирики.
Епископ сел по обычаю на кресло и пр. На приступке у греческого жертвенника показалась фигура седовласого священника с выпускными черными воротничками. Старческий, но громкий и смелый голос нового проповедника заставил вмиг умолкнуть переговаривавшуюся толпу. С живостью, которой нельзя было ожидать от старца, произнесено было по-французски обращение к епископу, ко всему братству и к публике. Он поистине тронул всех, разумевших его слово, когда, протянув на воздух руки, спросил, точно ли это Голгофа и точно ли он стоит на месте такого безмерного значения. Но здесь и окончился весь эффект вдохновенной, казалось, речи. Проповедник немедленно стал рассказывать, что он миссионер, был далеко, видел много, скорбел над распространяющимся между христианами неверием, с отрадой останавливался взором и сердцем на своем отечестве и затем вдался в такие заявления своего национального чувства, что всякому, не французу, это должно было показаться, по меньшей мере, странным. От Марселя до берегов Палестины ему везде виделась его дорогая Франция. На Святой Земле он также повсюду встречает дух, дела великой нации, так что он не обинуясь может назвать императора французов императором Иерусалима. Но, восхваляя одну власть, ловкий миссионер в то же время не забыл превознесть и другую, еще более важную и священную. По его словам, Пий IX оказывается не только главою христианства, но и прямо le chef du monde entier[138]. Нашел возможным как-то приклеить и новый догмат о непорочном зачатии[139] и множество других вещей. Я и Франция слышались в проповеди беспрестанно, а о Христе Иисусе не было более и помину. Достигши крайнего предела своеобразного красноречия и напряжения голоса, оратор вдруг пробормотал скороговоркой и почти шепотом несколько невнятных слов и тем закончил свою проповедь.
После проповеди одним, также французским, священником прочитано было Евангелие: Во утрий день и пр. Затем двое монахов (Иосиф и Никодим) перевязали полотенцем фигуру Распятого, сняли с головы Его терновый венец и осторожно, с немалым (видимым или действительным) усилием, вынули гвозди из обеих рук, которые опустились с легким скрипом[140]. Фигура держалась потом на полотенце. Когда вынут был ножный гвоздь, Иосиф подставил под спину изображения свою правую руку и, прихватив левою грудь его, положил воображаемое тело на простертую по престолу простыню, лицом кверху. Затем оба погребателя, взяв за 4 конца простыню, понесли изображение с Голгофы. Весь обряд снятия совершался в глубоком молчании: слышались по временам только удары молотка. Весьма тяжко для чувства, конечно, было бы, если бы отподобление Распятого имело естественную величину человеческого тела; ибо и на 2/3 уменьшенная фигура Его, несомая в простыне над землею, тяготила душу, не производя в ней ни сожаления, ни благоговения.
Передовое пение слышалось уже нанизу. Мало-помалу и вся процессия спустилась к камню Помазания, а по переводу с греческого: Снятия со Креста, на который и была положена свернутая простыня. За толпой я не мог видеть, производилось ли помазание Мертвого. Произнесена была 5-я проповедь на арабском языке. Проповедник стоял на возвышенности близ главных дверей храма. Слово его было живо, до крикливости громко и непомерно долго. Не знаю, зачем оно прерывалось пением почти на одной трети своего протяжения. Содержание его мне осталось неизвестно.
Последняя, шестая, остановка была перед часовней Святого Гроба, внутрь которого внесена была и положена на смертное ложе Господне плащаница. У самого входа во Гроб произнесена была шестая проповедь на испанском языке, также одним из братства св. Франциска. По живости она уступала всем другим, кроме славянской, и наводила скуку своей однообразной, как бы механической, жестировкой. Содержание ее также для меня осталось тайной. После проповеди полным хором было пропето: Miserere[141], не уступавшее вчерашнему концерту. Затем коленопреклоненный епископ прочитал малую молитву. Погребатели вышли с Погребенным из Гроба и вся процессия молча направилась к латинскому приделу. Было уже за полночь.
Что осталось в памяти и сердце от виденного мною в самые торжественные дни латинского богослужения на святых местах? Умиленный епископ, целующий ноги меньших братии. Преисподний волк, своими яростными движениями за перегородкой придела действительно походивший на зверя, запертого в клетку. L'Empereur de Jerusalem[142]. Скрип упадающей руки жалкого подобия Христова. Благоговейные лица мироносцев, блестящие темные глаза скорбного певца и всего более – трогательный напев погребальный, восполнивший собою все, что могло казаться недостатком в богатом материальной обстановкой богослужении.
Поклонник
Иерусалим. 5 апреля 1866 года
Печатается по публикации: Христианское чтение. 1866. № 23. С. 469–488.
Посвящение латинского епископа в Иерусалиме
(Из письма поклонника п. Г. П-ни)
На 6-й неделе после Пасхи, по григорианскому календарю, усердные чтите-ли и воители «Святого Стула» постарались распространить по Иерусалиму радостную весть, что в наступающее воскресение (Exaudi[143], 13 мая по новому стилю), т. е. в нашу неделю о Слепом, будет совершена перед Гробом Господним Messa Pontificale[144], причем произойдет и посвящение в епископа. Весть эта благовременно достигла и нашего приюта[145]. В малом числе поклонников, оставшихся в Иерусалиме до Троицына дня, нашлись охотники видеть редкое и любопытное зрелище. Я был одним из них.
Итак, 1-го числа мая месяца, около 8-ми часов утра, по окончании своей литургии в церкви Дух<овной> Миссии[146], мы отправились в храм Воскресения Христова. Согласно с официальным объявлением Латинской Патриархии, мы нашли, что все место coram Sancto Sepulchro[147] было занято латинским духовенством. Служба уже началась, по кр<айней> мере громко разносились по всей Ротонде Гроба Господня звуки органа. Достав себе видное – я мог бы сказать – завидное, место, я увидел, что к самой почти часовне Гроба, заграждая даже вход в нее, приставлен был большой престол, богато украшенный, с Распятием, подсвечниками и нужными для богослужения книгами. Другой, меньший, престол стоял впереди его сбоку, на северной стороне у стены, образующей входную арку в греческий собор[148]. На нем, кроме Распятия, подсвечников и книг, лежала еще священническая (она же и архиерейская) риза, над которою высилась золотая с каменьями митра латинского покроя. Поблизости обоих престолов находились принадлежащие им пономарские столики (credentia) со всем, что требовалось для предстоящего богослужения. Креденция большого престола окружена была толпою молодых аколуфов[149] или прислужников Патриарха, все питомцев устроенной им вблизи Иерусалима семинарии[150]. За малою креденцией сидели двое из францискан, сакристалы[151] латинской капеллы храма. Прямо против малого престола, на противоположной стороне, поставлена была кафедра патриаршая под балдахином, возвышенная над помостом церковным на две ступени. На линии от малого престола к кафедре стояли три круглых табурета, другие 4 табурета стояли по бокам их к большому престолу, по два на каждой стороне; заднее пространство от табуретов до перегородки греческого собора занято было по сторонам скамейками, а в средине духовым музыкальным инструментом.
Ознакомительная версия.
