Боже мой, к нам ли это завещание? Господи, нам ли сидеть на том престоле, на коем восседишь Ты? Но Твое Царство, Твоя и воля! Без Тебя мы все ничто, с Тобой каждый из нас — все! Не напрасно возшел Ты на Крест: после сего чуда, нет чудес, все естественно. Тебе угодно, чтобы где Ты, там был и слуга Твой (Ин. 12; 26). Не слугам пререкать сей святой воле. Готовы, Господи, готовы разделять с Тобою славу Царствия Твоего. Но рцы нам, что нужно для приятия сего Царства? Ты Сам не вдруг возшел на престол. Быть не может, чтобы нам дано было взойти на него вдруг.
Иже хощет по Мне ити, да отвержется себе, и возмет крест свой, и по Мне грядет (Мк. 8; 34). Иже не приимет креста своего и вслед Мене грядет, несть Мене достоин (Мф. 10; 38).
Не легкий скипетр для Царства, но скипетр! Не златой терновый венец, но венец! Кто говорит из гроба, Тот может требовать жизни. Кто положил за нас душу Свою (Ин. 10; 15–17), Тот не подаст нам вместо хлеба камней (Мф. 7; 9). Готовы, Господи, готовы принять из рук Твоих и крест. Но что делать нам, когда мы изнеможем под сим крестом? — Ты Сам ведаешь, как дух… бодр, а плоть… немощна (Мк. 14; 38). Ты Сам вопиял о помощи, когда был оставлен на кресте Отцом. Куда обратиться нам, когда изнеможем под крестом на пути к Царству, Тобою завещанному?
Да не смущается сердце ваше: веруйте в Бога и в Мя веруйте (Ин. 14; 1).
…без Мене не можете творити ничесоже (Ин. 15; 5). Но аще пребудете во Мне и глаголы Мои в вас пребудут, егоже аще хощете, просите, и будет вам (Ин. 15; 17).
Аминь, аминь глаголю вам: веруяй в Мя, дела, яже Аз творю, и той сотворит и болша сих сотворит: яко Аз ко Отцу Моему гряду (Ин. 14; 12).
Аминь, аминь глаголю вам, яко елика аще (чесо) просите от Отца во имя Мое, даст вам: доселе не просисте ничесоже во имя Мое: просите, и приимете… (Ин. 16; 23, 24), …и еже аще что просите (от Отца) во имя Мое, то сотворю, да прославится Отец в Сыне (Ин. 14; 13).
Сия глаголах вам, да во Мне мир имате: в мире скорбни будете: но дерзайте, (яко) Аз победих мир (Ин. 16; 33).
После таких обетовании, братие, нет места опасению и сомнениям. Завет верен: скреплен кровью, засвидетельствован небом и землей, принят и утвержден Отцом! А после такого завета нет места и разглагольствию. И к заветам человеческим не прибавляют своих слов, дерзнем ли прибавить к завету Божию? Слышал каждый, имеющий уши слышать, слышал последнюю волю Господа своего: хочешь царства, приими крест; изнеможешь под крестом, обратись к Отцу; премедлит услышать Отец, предстанет в помощь Сын. Будь только верен… до смерти (Откр. 2; 10), и кто бы ты ни был, будешь сидеть на престоле (Откр. 3; 21), тебе завещанном. Небо и земля прейдут, а слово Сего Умершего не прейдет (Мф. 24; 35), не прейдет.
Остается вручить кому-либо для хранения безценное завещание. Но кто может стать споручником между землей и небом? Един Ты, Ходатай Бога и человеков (1 Тим. 2; 5). От Тебя мы приняли завет сей, Тебе же дерзаем вручить его и под сохранение. Ты завещал, Ты и исполни!
Размышляя о чрезвычайном событии, ныне нами воспоминаемом, углубляясь в причину и цель крестной смерти Господа нашего, я невольно, братие, остановился при сем мыслью на одном событии в истории народа Израильского, которое, при всей малости своей в сравнении с событием Голгофским, имеет с ним примечательное сходство.
У израильтян — так пишет священный историк — была жестокая брань с моавитянами. Царь моавитский истощил все средства к отражению врагов, но без успеха. Наконец, осажденный в стенах царственного града своего, он обращается к последней крайности: берет первенца своего, который уже разделял с ним престол, возводит его на стену города, и в глазах всех неприятелей, приносит в умилостивительную жертву всесожжения. Такой беспримерный поступок произвел то, чего не могли сделать ни мужество, ни оружие: осаждающие тотчас прекратили осаду и брань и возвратились домой. И бысть, — говорит священный историк, — раскаяние великое во Израили… и возвратишася в землю свою (4 Цар. 3; 27).
Нужно ли подробно сказывать, братие, как разительный случай сей идет к тому, что воспоминаем теперь мы? Ах, и пред нами жертва, и пред нами возлюбленный Первенец, принесенный во всесожжение рукою Отца! И для чего принесен Он? Брань, ужасная брань, издавна идет у человека с Богом. Царь Небесный делал все для вразумления врагов Своих: и гремел против них проклятиями, и осыпал их дарами и благословениями, и заставлял небеса поведать славу Свою, и повелевал земле сотрясаться от сея славы; писал закон и на сердцах каменных, и на скрижалях каменных; но брань продолжалась! Ослепленные потомки несчастного праотца продолжали верить более змию-губителю, нежели Творцу и Промыс-лителю; никто не отлагал безумного желания, быть яко Бози (Быт. 3; 5); все шли дерзновенно противу уставов неба. Что же делает наконец Царь Небесный? Увы, и Он берет Сына Своего возлюбленного, Его же положи наследника всем, Им же и веки сотвори (Евр. 1; 2), берет, и пред лицом всего мира возносит Его на Крест, глаголя: еда како, Его видевше, усрамятся смерти Сына Моего! (Лк. 20; 13).
И подлинно усрамилось многое. Усрамилось солнце, скрыв лучи свои среди полудня; усрамилась земля, сотрясшись в основании своем; усрамились камни и завеса храма, расторгшись в минуту смерти Сына Божия; усрамилась сама смерть, дав свободу восстать из гробов многим телесам усопших святых (Мф. 27; 52). Но люди, люди, ах, они не усрамились! Сын заклан, но брань продолжается! Жертва принесена, но духовный Иерусалим в осаде! Много ли раскаяния видим пред Голгофой? Только два — Петрово и Иудино, но из них последнее тотчас окончилось вечной бранью. Много ли произошло и из раскаяния на Голгофе тех, кои, видяще бывающая, били в перси своя? Бия в перси, они возвращались, как замечает Евангелист, домой, между тем как тело Божественного Страдальца продолжало висеть на кресте. Что видим и ныне у сего гроба? Зрелище кровавой жертвы собирает вокруг себя каждый раз множество зрителей; плоть и кровь невольно умолкают, на время, при виде окровавленной плоти Сына Божия; гонимый крестом мир, по-видимому, убегает и сокрывается; с смертью Господа оживает у многих совесть, но проходит несколько дней печали, изображение Божественного Страдальца уносится от глаз, — и паки начинается брань с небом, паки спешат преломить печать мира и завета, утвержденного кровью Сына Божия.
Что причиной малого действия на сердца наши смерти Сына Божия? Мала жертва? Но другого Сына у Царя Небесного нет. Не велик и не тяжел крест? Но от него тряслась земля. Мало огня во всесожжении для разогрева хладных сердец? Но обратитеся и видите, аще есть болезнь, яко Его болезнь! В нас, в нас самих, братие, причина нашего нечувствия и окаменелости: и трудно ли открыть ее? Для того, чтобы образ страданий и смерти Христовой оказывал постоянное действие на жизнь нашу, — для сего необходимо, чтобы он с плащаницы перешел в нашу душу, чтобы оставался там не два, или три дня, а всегда. В таком только виде, — усвоенный душе и сердцу, сей Божественный образ может действовать на нашу жизнь и спасать нас от грехов. Но, много ли христиан, у коих образ страданий Спасителя их постоянно изображен в душе и сердце? И может ли он изобразиться там, когда мы так мало и так редко размышляем о крестной смерти Господа нашего?
В сем храме есть люди, посвятившие себя наукам: вопрошу их от имени распятого Господа: много ли раз размышляли они о смерти Его так, как непрестанно размышляют о предметах своей науки? В сем храме есть люди, занимающиеся служением истине, правосудию и законам; вопрошу их: вникли ли они, хотя раз в жизни, в великую прю неба с землей, в великую тяжбу Бога с человеком, с тем усердием, с каким вникают ежедневно в маловажные тяжбы и пререкания человеческие? В сем храме есть немалое число людей, куплю деющих; вопрошу и их: измеряли ли они умом своим хотя раз всю величину Креста Христова, взвешивали ли всю тяжесть грехов своих? Не думаю, чтобы между нами много было людей, кои в состоянии дать утвердительный ответ на сии вопросы. Как же, после сего, действовать Спасителю на наше сердце, когда Его Самого нет в этом сердце, когда Он остается на хладных досках и убрусах! Каково сеяние, такова и жатва. Мы посвящаем воспоминанию страданий Христовых только несколько часов в году, и точно в сии часы мы заметно делаемся лучше; благих впечатлений от них у некоторых становится на многие дни. Но испытайте сделать более для своего Господа, решитесь посвятить размышлениям о смерти Его хотя несколько часов в каждую неделю; дайте таким образом войти образу Его в вашу душу и сродниться с нею, — и вы увидите, какая перемена произойдет в ваших мыслях, чувствах, а потом в самых делах и жизни. Господь, войдя в храм души, не оставит там продающих и покупающих, изгонит их и соделает его чистым. Вы сами, поставляя себя как можно чаще на Голгофе, вы сами приучитесь смотреть на все с ее святой высоты; а смотря оттуда, увидите во всем мире совсем другое, нежели что вам представлялось дотоле; на многое, что теперь останавливает на себе ваши взоры, вы не захотите и смотреть; и напротив во многом, что теперь для вас вовсе неприметно, откроете истинное величие; широкие пути мира, ведущие в пропасть, представятся вам со всей извилистой опасностью их; а узкий путь, ведущий к Царствию, явится во всей небесной прямоте и краткости. Словом: смотря с Голгофы, вы невольно будете смотреть прямо в Небесный Иерусалим. После сего, ничто в мире не заставит вас свести очей с неба и разлучиться со своим Спасителем.
