Сын Божий на кресте: подлинно чудо из чудес! Спаситель мира во гробе: точно тайна из тайн! Но разве, неверующий, от тебя сокрывают это? Ты говоришь, что это для тебя непостижимо. А тебе говорят, что это непостижимо для самых Ангелов. И зачем пугаться непостижимого? Ты удивляешься природе и благоговеешь пред ней: но все ли ты постиг в ней? И не пред тем ли наиболее благоговеешь, что наименее постигаешь? — Богу, совершенно постижимому, ты престал бы и покланяться.
Но что спорить? О доброте древа суд один — по плодам его. Древо креста сухо, безчестно, ужасно, но посмотрим на плоды его.
Пред кем это, иудей, падает твой Иерусалим и храм, так что в них не остается камня на камени, так что сам повелитель света, Иулиан, не может поднять их? — Пред Сим Мертвецом. Кому это уступают место и афинский Пантеон, и римский Капитолий, и кесари, и философы? — Сему Мертвецу. Кто это останавливает варваров, разрушивших Римскую империю, заставляет их забыть свою лютость и начать учиться быть людьми по Евангелию? — Сей Мертвец. Каким народам принадлежит власть и могущество над всей землей? — Тем, кои веруют во имя Иисуса распятого. От чьих знамен и ныне, в глазах наших, бежит Магомет? — От тех, на коих крест.
На что же тебе, иудей, лучше сих знамений? — Не видишь ли ты из них, что Христос, даже в отношении к земным делам, есть "Божия сила?" (1 Кор. 1; 24).
Тебе, древний или новый еллин, нужна мудрость: прииди и виждъ (Ин. 1; 46). Видишь ли, как на стогнах Афинских падают пред идолами твои философы, те люди, кои в тайнах собраниях своих ни над чем столько не издеваются, как над идолами и богами? Не осуждаем строго их слабости: жизнь дороже философии. Но согласись, что в философии твоей нет силы сразиться с суеверием, и посмотри, что будет. Не проходит пяти веков, — и во всей Римской империи нет и пяти идолов. Где они и кто сразил их? Философы? В Риме нет и пяти философов; а какие есть, те за идолов. — Идолы пали от проповеди Павлов и Аполлосов!
Не мудрость ли это, еллин?
Послушай еще, что говорит твой божественный Платон. "Истинного Бога, — говорит он, — найти трудно, и если бы кто нашел Его, то об Отце природы нельзя беседовать ко всем". То есть, еллин, твой Платон хочет знать Бога один, для себя только; мир, по нем, пусть не знает Его! — Не много пользы было бы человечеству от такой философии. Но к счастью его, нашлись люди помужественнее и почеловеколюбивее твоего Платона. Посмотри, что будет. Не прошло одного века после смерти Иисуса Назарянина, и варвар с скифом начинают богословствовать; малые дети узнают об Отце природы и человеков то, чего и во сне представлялось ни академиям, ни портикам; и все это производят двенадцать Галилейских рыбарей!
Не мудрость ли это, еллин?
Так премудрость креста оправдалась перед лицом всего света от чад (Мф. 11; 19; 5, 16) и от дел своих! И еще оправдится! Новые еллины посрамятся, как посрамились древние. Кладенцы сокрушеныя стихийной мудрости, сколько бы ни углубляли их, не дадут воды живой (Иер. 2; 13). Без Сына не узнают Отца; Его познает токмо тот, ему же аще волит Сын открыты (Мф. 11; 27); а Сын открывает Его только со креста.
Но довольно о иудеях и еллинах; время обратиться к тебе, истинный христианин. Ты не просишь знамений, но Господь подает их тебе и без прошения. Ты не ищешь мудрости, но она сама приходит к тебе. Ты сам для мира великое знамение и великая тайна.
В самом деле, христианин, у тебя отверзты очеса сердца (Ис. 42; 7), кои у всех людей плотских заключены, и ты видишь суету всего того, что в мире велико и славно, видишь и вменяешь в уметы, да Христа приобрящу (Флп. 3; 8): не знамение ли это? Для тебя не существует страха смерти, так что ты, если пойдешь посреде сени смертной, не убоишься зла (Пс. 22; 4): не знамение ли это? Ты находишь пищу и сладость в том, что для миролюбцев составляет скуку и тяжесть, и напротив скучаешь и тяготишься тем, за чем они гоняются всю жизнь: не знамение ли это? Ты по временам чувствуешь в себе силы грядущего века (Евр. 6; 5), воспаряешь духом над всем миром, бываешь един с Тем, Егоже возлюби душа твоя (Песн. 3; 1): не знамение ли это?
Не может быть, чтоб ты был и без мудрости. О, Господь умеет просвещать и наставлять тех, кои умеют слушать Его и готовы исполнять слышанное. Без сомнения, ты не раз слышал уже, внутрь себя, Того Наставника, Который творит из рыбарей апостолов. А может быть, уже приял и то помазание от Святого, которое приемши не требуют, да кто учит их; ибо само помазание учит их всему (1 Ин. 2; 27).
Как же бы ты, христианин, после сего, усомнился в том, что распятый Господь есть подлинно Божия сила, премудрость, правда… освящение и избавление во спасение всякому верующему (1 Кор. 1; 24,30), когда Он в самой вещи давно соделался всем сим для тебя самого? Это значило бы сомневаться в собственном уме, который есть Христов (1 Кор. 2; 16), в собственном сердце, которое Христово (Еф. 3; 17), в собственной жизни, которая Христова (Кол. 3; 4).
А если, возлюбленный, Христос не соделался для тебя всем сим, если христианство твое не обратилось в твою жизнь, если вера твоя состоит в словах, поклонениях или преходящих чувствах: то, да будет ведомо тебе, ты не многим разнишься от иудея и еллина. Какая польза, что у тебя в руках драгоценное сокровище, когда ты не употребляешь его и остаешься нищим по-прежнему? Что перед очами твоими отличное врачевство от всех недугов, когда ты не принимаешь его, и по тому самому продолжаешь страдать смертельно? Христос спасает всех нас, но не тогда, как остается только в Евангелии, или на Плащанице, или на небе; а когда входит в наше сердце, соединяется с нашим духом и делается началом всей нашей жизни и всех действий. Размысли об этом у сего гроба! Аминь.
Думали ли мы, братие, когда-нибудь о том, что все мы уже были во гробе, и что над каждым из нас совершено уже погребение? По крайней мере, помыслим о сем теперь, у сего гроба. Ибо в нем именно, в сем гробе были погребены все мы.
Как это и когда? — В крещении, отвечает апостол. Ибо елицы во Христа Иисуса крестихомся, в смерть Его крестихомся: спогребохомся… Ему крещением в смерть: да якоже воста Христос от мертвых славою Отчею, тако и мы во обновлении жизни ходити начнем (Рим. 6; 3–4).
Креститься в смерть! Спогребаться в смерть! Ах, братие, как ни изъяснять слова сии, все они чрезвычайно сильны и разительны. И смерть человека есть нечто весьма важное, тем паче смерть Богочеловека. И мы все крестились в сию смерть! Все погребались в сию смерть!..
Откуда сие дивно ужасное крещение? Для чего сие непостижимо Божественное спогребение? — Почему купель наша была гробом, и гробом Христовым?
Чтобы яснее уразуметь сие, братие, для сего должно обратить внимание на цель нашего крещения…
Для чего мы крещаемся? —Во оставление грехов, — ответствует сама Церковь. То есть, изъясняя ту же мысль раздельнее, мы крещаемся для освящения оскверненного грехом естества нашего, для восстановления в нем образа Божия, для возвращения ему первобытной невинности и способности к добродетели и блаженству. Но что очищает и освящает нас в крещении? — Ужели вода, коею омываемся в купели? Но водой может очищаться токмо тело, и то по наружности, а не душа, не совесть, не ум и воля. Для души, оскверненной грехом, для духа, ниспадшего в бездну зла, потребно очищение высшее, внутреннейшее, духовное. И оно совершается в крещении; — иначе для чего бы совершалось само крещение? Что же производит его, если не может произвести вода? — Производит всеосвящающая кровь Богочеловека. Нас очищает купель потому, что в воде сокрыта благодать Духа, низведенная на землю воплощением Сына Божия; нам оставляются при крещении грехи потому, что за сии грехи принесена жертва на кресте; мы выходим из купели чадами Божиими с правом наследовать жизнь вечную потому, что в купели облеклись верой в заслуги Искупителя, Коему принадлежат все блага жизни вечной. Таким образом, крещаясь во оставление грехов, мы видимо погружаемся в воду, а невидимо в смерть и Кровь Христову, в благодать Духа Святаго. И сие-то невидимое погружение соделывает так действительным видимое крещение водой, которое само по себе не имело бы никакого действия на душу. Удалите от купели веру в Распятого: вместе с ней удалится благодать; а посему не будет никакого оставления грехов, отнимите крест, и не станет крещения.
Сие-то самое выражает, братие, апостол, когда говорит, что мы крещаемся в смерть Христову. Но можно креститься в смерть, не разделяя сей смерти. — Христианин не так крестится в смерть своего Господа: погружаясь в смерть сию, он сам умирает, или, по выражению апостола, спогребается Христу.
Спогребение сие весьма явственно выражается уже для чувственного ока погружением крещаемого в воде. Погружаясь, мы сокрываемся от мира, как бы престаем на некоторое время существовать — погребаемся: и напротив, выходя из воды, мы являемся вновь, — начинаем как бы существовать — воскресаем. Это, говорю, видит самый глаз; но это один символ: на самом деле в крещении при видимом, образном погребении в воде тела, происходит погребение невидимое, действительное, объемлющее всего человека, оставляющее неизгладимые следы на всю жизнь, временную и вечную. Чтобы совершенно уразуметь сие, вспомним опять, для чего мы крещаемся? — Во оставление грехов.
