— Мой отец! — воскликнул он. — Пожалуйста, для чего Вы хотите его видеть?
Я объяснил ему цель своего прихода и даже написал карандашом что-то вроде своей визитной карточки. Когда он прочел написанное на листке имя, его лицо приобрело более приветливое выражение.
— Входите! Присаживайтесь.
Он провел меня в примыкавшую к вестибюлю комнату и пригласительным жестом указал на застеленный чистым белым покрывалом диван.
Снова удалившись на верхний этаж, он тут же вернулся в сопровождении грузного мужчины лет шестидесяти: шаркающей походкой тот подошел к двери и коснулся рукой лба, приветствуя меня.
Его голова и плечи были обернуты белой шалью, из под которой выбивался локон черных как смоль волос. Его благородное массивное лицо было украшено пышными усами и маленькой бородкой. У него, вероятно, были большие глаза, но он постоянно смотрел в пол и, судя по всему, намеренно опускал веки так, чтобы глаза казались маленькими щелками. Он жестом предложил мне оставаться на своем месте, а сам уселся в массивное мягкое кресло.
* * *
Я огляделся по сторонам: комната была высокой и прохладной, но заваленной всяким хламом, непонятно для чего предназначенным. Стены были украшены листами пергамента, на которых каллиграфическим почерком красными буквами на желтом поле были выписаны стихи из Корана. Из ниши в стене выглядывали чучела двух коричневых выдр; на подоконниках валялись кучи бумаг, к которым, судя по покрывавшей их густой пыли, годами никто не прикасался; рядом со мной на подушке был брошен Арабский альманах; повсюду виднелись пустые бутылочки из-под чернил.
Несколькими односложными словами маг сообщил мне, какая честь для него принимать меня в своем доме, и предложил восстановить силы освежающими напитками, прежде чем перейти непосредственно к делу. Я поблагодарил его, но, зная обычаи египетского гостеприимства, попросил не беспокоиться насчет кофе, который я не пью вовсе. Но он предложил мне персидский чай — восхитительный напиток — и я без колебаний согласился. А пока расторопный слуга бегал на ближайший базар, я постарался вовлечь старца в разговор. Однако мои попытки полностью провалились, поскольку кроме односложных ответов, предписываемых египетским этикетом, я так ничего и не услышал, а о себе он предпочитал вовсе ничего не рассказывать. Напротив, он решил обратить против меня мое же собственное оружие и подверг меня чему-то вроде допроса. Я отвечал на все его расспросы честно и открыто, и к тому времени, когда слуга принес на маленьких подносах обычные для Египта сладости — крупное печенье из жареной пшеничной муки, смешанной с медом, бананы, бисквиты и тонкие чашки с персидским чаем — мой радушный хозяин выглядел уже не так настороженно. И в самом деле, когда он убедился в том, что я вовсе не собираюсь подвергать осмеянию его методы или же разоблачать его как шарлатана, его отношение ко мне заметно изменилось. Но все же, за внешней любезностью я безошибочно угадывал неизменную сдержанность и нежелание рисковать, допуская в свою жизнь незнакомца, к тому же приехавшего из чужой страны.
Впрочем, он согласился составить мой гороскоп, если я пожелаю назвать ему свое имя, имя отца, а также дату и место своего рождения. Я намекнул, что пришел к нему вовсе не за этим и что разные предсказатели, как правило, дают такие противоречивые прогнозы, что я предпочел бы блаженное неведение всем безнадежным попыткам найти хоть какое-то рациональное зерно в том, что выглядит абсолютно невероятным. Но старца не так-то просто было отговорить от своей затеи, и он, заявив, что я ему очень интересен, все же выразил желание (даже если этого не желаю я сам) узнать расположение звезд в день моего рождения и составить мой гороскоп для удовлетворения если не моего, то хотя бы собственного любопытства. В конце концов, я уступил его настоятельным просьбам и сообщил всю необходимую для этого информацию.
Потом он попросил меня положить ладонь на бумагу и обвел карандашом контур. Внутри получившегося рисунка он записал несколько слов по-арабски. Для чего он это сделал, я не знаю до сих пор.
Я попытался расспросить его о сути этого священнодействия, но он отделался уклончивым ответом. Я слышал, что он, возможно, самый могущественный маг во всем Каире, но подтвердить подлинность этих рекомендаций, разумеется, довольно сложно.
Ему удалось изящно перевести разговор в другое русло, так что мне пришлось рассказывать ему о жизни в Европе.
— Приходите через пять дней, — сказал он наконец, поднимаясь с кресла.
Я вернулся в указанное время, и после обязательных приветствий маг вручил мне несколько больших листов бумаги с арабским текстом, который и был, по его словам, моим гороскопом, написанным в стихах. Таким образом, мне пришлось взять то, о чем я вовсе не просил, и предложить ему за это плату, которую он, после недолгих уговоров, согласился принять.
Но затем события приобрели неожиданный оборот. Он сам предложил мне присутствовать на сеансе своей магии.
— Дайте мне свой платок, — сказал он.
Но когда я выполнил его просьбу, он вернул платок практически в ту же секунду.
— Хорошо! Теперь разорвите его пополам.
Я повиновался. Тогда он взял одну из двух половинок и написал на ней что-то пером, которое предварительно окунул в стоявшую на столе чернильницу. Закончив писать, он свернул свою половинку платка и вернул мне, попросив положить ее в медную пепельницу, лежавшую рядом со мной на диване.
Я с интересом ждал, что же будет дальше. Старец взял лист бумаги и изобразил на нем большой треугольник, а затем в треугольнике появились какие-то загадочные знаки и арабские буквы. Передавая листок мне, он попросил положить его поверх свернутого кусочка платка. Так я и сделал. На минуту воцарилась тишина: только маг, закрыв глаза, пробормотал себе под нос несколько фраз на непонятном жаргоне. Вдруг глаза его широко раскрылись.
В ту же секунду лежавший в пепельнице разорванный платок вспыхнул. Пламя взметнулось высоко вверх и, к моему безграничному изумлению, превратилось в густое облако дыма, заполнившего всю комнату. Стало трудно дышать, заболели глаза, и я поспешил к выходу. Но маг успел выскочить раньше меня, позвал слугу и приказал ему открыть в комнате все окна.
Меня тогда мало беспокоило, была ли это настоящая магия или же обычный фокус с использованием самовоспламеняющихся химикатов, поскольку я еще не видел никакого смысла во всех этих действиях. Но старец был, очевидно, доволен собой.
— Как вам удалось зажечь платок? — спросил я.
— С помощью своих джиннов, — сказал он, ничего при этом не пояснив. Но я решил удовлетвориться и таким ответом. Так в Египте говорят обо всем, что кажется хоть чуточку сверхъестественным.
— Приходите снова через три дня, — сказал он, — и не забудьте захватить белую курицу. Я вижу в вас нечто такое, что мне очень нравится, и потому хочу оказать вам бесплатно одну услугу. Принесите мне белую курицу, и с ее помощью я смогу подчинить джинна вашей воле. Не забудьте, курица не должна быть слишком молодой или слишком старой и, кроме того — должна быть абсолютно белой.
Сразу же вспомнив африканских знахарей, перерезающих горло белым цыплятам, а затем поливающих кровью головы своим клиентам, я попытался отказаться от этого великодушного предложения, но он настаивал, непрестанно повторяя, что задуманное им колдовство должно привлечь могущественного джинна, и этому джинну придется послужить мне. Я упорно отказывался, но в конце концов ему все же удалось «припереть меня к стенке», и мне пришлось прямо заявить ему, что такие церемонии вызывают у меня отвращение, и потому меня не очень привлекают якобы приносимые ими блага. Тогда маг немедленно пообещал мне, что никакого кровопролития не будет, и я принял его предложение.
* * *
И снова мне пришлось взбивать ногами фонтанчики пыли, пробираясь узкими переулками к старому и странному дому, в котором живет такой же старый и странный маг. На сей раз я шел со стороны Птичьего рынка, что находится недалеко от площади Атаба Аль-Хадра, пряча под правой рукой пухленькую белую курочку. Я ощущал тепло ее маленького тела и частое биение сердца и размышлял о том, какую ужасную участь уготовил ей этот старик.
С моим появлением всегда суровое лицо мага расцвело в улыбке. Он выразил свое удовлетворение тем, что я все же откликнулся на его просьбу, и попросил меня поставить птицу в центр лежавшего на полу коврика, а самому трижды перешагнуть через стоявшую в углу — комнаты дымящуюся медную курильницу. Оставив курицу и прогулявшись в клубах благоуханного дыма, я устроился на диване и стал с любопытством наблюдать за магом и птицей. Первый взял листок бумаги и нарисовал на нем маленький квадрат, который разделил затем на девять еще более маленьких квадратиков. В каждый из этих квадратиков он поместил каббалистический знак или арабскую букву. Сделав это, маг принялся вполголоса бормотать какие-то тайные заклинания, пристально глядя на курицу. Время от времени его шепот прерывался выразительным движением указательного пальца правой руки — маг вытягивал его вперед, будто отдавал кому-то неведомые приказания. Бедная курица убежала со страху в угол комнаты и забилась под стул. Маг попросил меня поймать ее и снова поставить на коврик, но мне не хотелось бегать по всей комнате за непослушной птицей, и я отказался. Тогда сын мага, присоединившийся к нам к тому времени, поймал ее и вернул на прежнее место.
