Хорас насторожился и стал слушать внимательнее, слегка нахмурившись.
— Но представляешь, Хорас, — продолжала его сестра, — хотя я и одобряю в основном твою тактику с этим ребенком, что, предполагаю, немаловажно для тебя, все-таки я должна сказать, что это слишком строго лишать ее писем от Розы. Итак, я взяла это письмо и предложила ей, уверяя ее, что ты ни за что не узнаешь об этом. Но что ты думаешь? Маленькая пичужка отказалась даже прикасаться к нему без папиного разрешения. Она должна слушаться его, сказал она, независимо от того, как бы тяжело это не было.
— И теперь, Хорас, — продолжала она, — я хочу, чтобы ты доставил мне удовольствие отнести ей это письмо с твоим разрешением прочитать его. Я уверена, что она заслужила это.
— Возможно и так, но я не хочу этого, Аделаида, после того, как ты искушала совесть ребенка таким образом. Однако, ты можешь послать ее ко мне, если хочешь. — И он протянул руку за письмом. — Но уверена ли ты, что она хочет его прочесть, и знала, что может это сделать без моего ведома?
— Абсолютно уверена! — заверила его сестра.
Они еще несколько минут поговорили, Аделаида хвалила Элси и убеждала его относиться к ней более мягко, а он, приятно пораженный ее отношением к дочери, пообещал только наполовину. Аделаида ушла в свою комнату, по пути отправив служанку сказать Элси, что ее папа хочет видеть ее немедленно.
Элси, услышав приглашение, сильно насторожилась. Не подозревая даже об истинной причине, она мгновенно представила себе, что, возможно, отец собирается прибегнуть к последнему средству. На мгновение она обратилась к Небесному Отцу, чтобы Он даровал ей силы перенести страдания, и затем бледная и дрожащая поспешила к отцу.
Как велико было, однако, ее удивление, когда она вошла и увидела его. Он с улыбкой протягивал к ней руки, и голос его звучал очень ласково:
— Иди ко мне, моя доченька!
Она послушалась, удивленно глядя на него. Он приблизил ее к себе, посадил на колени, обнял и нежно поцеловал. Как давно он не ласкал ее, даже не целовал ни разу, не считая тот вечер, когда уехала тетушка Хлоя. Да, этого не было с того самого несчастного происшествия, когда он болел, и Элси едва могла поверить, что это не сон. Она спрятала свое личико у него на груди и от радости заплакала.
— Твоя тетя была здесь и рассказала мне, что произошло между вами, — сказал он, продолжая ее ласкать, — и мне очень приятно получить такое доказательство твоего послушания. В награду за это я разрешаю тебе прочитать не только то письмо, которое она тебе предлагала, но и то, которое у меня. Я разрешаю тебе даже написать мисс Аллизон, но только один раз, чтобы ответить на них. Твое письмо должно пройти через мои руки. Я так же обещал, по просьбе твоей тети, снять с тебя некоторые запреты. Ты снова можешь свободно ходить по дому и по саду. Твои книги и игрушки тоже будут возвращены тебе, и ты можешь сидеть за столом со всей семьей, когда только захочешь.
— Спасибо, папа, ты очень добрый, — ответила девочка, но сердечко ее сжалось, так как из его слов она поняла, что она не прощена до конца, как она на мгновение предположила.
Некоторое время они оба молчали. Элси чувствовала, что это восхитительное воссоединение, а оно было восхитительным для них обоих, это наслаждение обоюдной лаской не может продолжаться долго.
Молчаливые объятия, смешанные со всхлипываниями и слезами Элси, продолжались недолго, и наконец мистер Динсмор сказал:
— Элси, доченька, я надеюсь, что ты уже готова признать свою вину и дать обещания, которые я требую.
— Ох, папа! Дорогой мой папочка! — и она подняла на него глаза, из которых потоком бежали слезы. — Разве я недостаточно была за это наказана? И не можешь ли
ты меня наказывать всякий раз, когда я буду непослушна тебе, без требования какого-либо обещания?
— Все еще упрямишься, Элси? — ответил он нахмурившись. — Нет, как я тебе уже и раньше говорил, мое слово подобно закону мидян и персов, который не изменяется. Я требую от тебя признания своей вины и обещания, и ты должна этому подчиниться.
Он поставил ее на пол, но она медлила.
— Последний раз, Элси, я спрашиваю, будешь ли ты послушной?
Девочка не могла говорить, а только покачала головой.
— Тогда уходи, — сказал отец. — Это последние ласки, больше ты их не получишь, пока не смиришься.
С этими словами он вложил ей в руку письма и указал на дверь. Элси бросилась в свою комнату, упала на кровать, где рыдала и стонала от невыносимой душевной боли.
Она не обращала больше внимания на письма, которые валялись на полу, выпав из ее рук. Мгла на ее пути, казалось, сгустилась еще больше после яркого света этого пробежавшего солнечного лучика. Такими черными были облака, которые вдруг окутали ее, что на время она, казалось, потеряла всякую надежду. Она ни о чем больше не могла думать, как только о явной невозможности когда-нибудь обрести свое место в сердце отца. Его последние слова ясно звучали в ее ушах.
— Ох, папа, папа! Мой родной папочка! — всхлипывала она. — Неужели ты никогда не будешь опять меня любить? Никогда не поцелуешь и никогда не назовешь меня ласковыми именами? Ох, как я могу это вынести!? Как я вообще смогу жить без твоей любви?
Нервы ее, уже ослабленные многомесячным напряжением, едва могли выдержать эту нагрузку. Когда же часа через два в комнату вошла Фанни, она сильно испугалась, увидев свою маленькую госпожу, лежащую на кровати. Обеими руками та сжимала голову и лишь стонала от боли.
— Что случилось, милая? — спросила она, — но Элси ответила только стоном, и Фанни, сильно встревоженная, бросилась в комнату мистера Динсмора. Вбежав туда, она воскликнула:
— Ох, мистер Хорас! Скорее идите к ребенку! Она сейчас умрет, если вы быстро что-либо не сделаете!
— Почему? Что случилось с ней, Фанни? — спросил он, торопливо идя за служанкой.
— Не знаю, мистер, но я уверена, что она очень больна, — и Фанни открыла дверь в комнату Элси. Посторонившись, она пропустила его первым. ^
Одного взгляда на личико Элси было достаточно, чтобы убедить его, что тревога служанки была небезосновательной. Вид у девочки был ужасный: мертвенная бледность и черные круги вокруг глаз, личико искажено от невыносимой боли.
Он тут же сделал все возможное и оставался рядом с ней до тех пор, пока лекарства не начали действовать и она смогла заговорить.
— Элси, — сказал отец серьезным твердым тоном, укладывая ее удобнее на подушку. — Этот приступ произошел от сильного плача. Ты не должна больше позволять себе такого.
— Я не могла, папа, — ответила она, поднимая на него глаза, полные мольбы.
— Ты должна постараться в будущем, Элси, — сурово сказал он.
На глаза ее навернулись слезы, но она изо всех сил постаралась сдержать их. Он повернулся, чтобы уйти, но она поймала его за руку и с такой жалостью смотрела ему в лицо, что он нагнулся и спросил ее более мягким тоном:
— Что еще, доченька?
— Ох, папа! — пробормотала она тихим, дрожащим: голосом. — Люби меня хоть чуть-чуть.
— Я люблю тебя, Элси, — печально ответил он, наклонился и положил руку ей на лоб. — Я слишком сильно люблю тебя, в противном случае я уже давно отослал бы мою упрямую маленькую дочь прочь от себя.
— Тогда, папа, поцелуй меня, только один раз, папочка!— взмолилась она, глядя на него полными слез глазами.
— Нет, Элси, ни разу до тех пор, пока ты не будешь абсолютно послушной. Такое положение так же болезненно для меня, как и для тебя, моя родная, но я не могу уступить, не могу подорвать свой авторитет. И я надеюсь, что скоро ты сама увидишь, что для тебя же лучше прекратить упрямиться.
С этими словами он повернулся и вышел, оставив ее одну, одну с невыразимой тоской в сердце. Слезы молча катились из глаз и впитывались в ее подушку.
Хорас Динсмор вернулся в свою комнату, где следующие полчаса он беспокойно ходил из угла в угол, сжав руки и нахмурив брови.
— Странно! — пробормотал он, — что ее так трудно сломить. Я никогда не представлял, что она может быть такой упрямой. Одно только ясно, — добавил он, глубоко вздохнув, — мы должны на время расстаться, или я, боюсь, уступлю ей. Мне совсем нелегко отказать ей в ее слезных мольбах, проникающих в мое сердце, полное томления и любви. Как я люблю это несговорчивое маленькое существо! Но я должен искоренить эти абсурдные идеи из ее головы, или я никогда не смогу чувствовать себя с ней вполне уверенным. А если я уступлю ей сейчас, то придется вообще отказаться от своих требований, но я уже сказал о них. А я хочу, чтобы она поняла, что мое слово для нее — закон.
Опять тяжело вздохнув, он бросился на диван и лежал, глубоко задумавшись. Неожиданно вскочив, он дернул шнурок звонка.
— Джон, — сказал он, когда появился слуга, — завтра утром я должен уехать на север. Проследи, чтобы мой сундук был упакован и все было готово. Ты, конечно, поедешь со мной.
