Ольга Рожнёва - Лекарство от уныния

Мне было семь лет, и я ещё не понимал, что помогу родителям содержать семью. Главным соображением для меня было то, что у соседа был красивый саврасый конь. И я смогу на нём ездить!

Обрадованный сосед тут же сказал, что площадь посева небольшая, так как семья у него из трёх человек, торопиться, дескать, не будем. И если Ванюшка (то есть я) устанет, то можно и верхом. Это меня ещё больше обрадовало.

Посевную начали в первых числах мая, а восьмого мая мне исполнилось семь лет. Спал я дома с сестрой и братом на полатях или в сенках. В шесть утра тятя вставал сам, поднимал меня. Похлопает по плечу: «Ванюшка, вставай!»

Я любил вставать рано. Сначала тяжело просыпаться. А потом – выйдешь на крылечко, а там утренняя свежесть, птицы щебечут – день начинается! Солнышко только поднимается, босой ногой встанешь на прохладную доску крылечка, вдохнёшь полной грудью аромат трав – хорошо! А если ещё черёмухой пахнет! Или сиренью… День впереди кажется бесконечным, и обязательно что-то хорошее случится! А тут мама идёт, и пахнет от неё парным молоком – корову подоила. Процедит молоко и нальёт мне полную кружку. Пьёшь, а оно тёплое, вкусное, кажется, что силы сами прибавляются!

Сборы были недолгими. Завтракал, обеда и ужинал я у хозяина. Он и его жена обычно встречали меня на крыльце: «Ванюшка милый пришёл!» За что-то полюбили они меня. Еда у них против нашей была очень хорошая. Хлеб свежий, пахучий. Суп питательный, обязательно мясной, молоко, свежий творог с вареньем. В постные дни – по средам и пятницам – ни супа, ни творога. Уха, парёнки, сусло, кисель. Семья была очень верующей и строго придерживалась постов. Как и в моей семье, перед любой работой молились, испрашивая Божие благословение на начало труда.

Закончилась посевная. С чувством выполненного долга я вернулся домой после ужина. Пришёл с обновками: ситцевая рубаха, перешитая из чего-то, и синие штаны, сшитые хозяйкой из самотканого холста. Я очень гордился своим «костюмом» и до сих пор помню, как берёг свои синие штанишки и рубаху. Это был мой первый заработок.

Зимой я подружился со своим дедом Кондратием Сергеевичем. Бабушка умерла, и он стал жить с нами. Он уже плохо видел, но учил меня читать, очевидно, по памяти: «Аз, буки, веди, глагол, добро…» Учеником я оказался прилежным, быстро научился читать. Дед радовался моим успехам и своим талантам учителя. «Наш Ванюшка выйдет в люди!» – говорил он моим родителям. У него были тяжелые крестьянские руки, все в мозолях, жёсткие, как наждак. Когда он хотел приласкать меня, радуясь моим успехам, то осторожно гладил мою макушку, боясь меня поцарапать.

Вместе с дедом мы присматривали за младшими ребятишками – Лизой, Мишей, Вовой. Вскоре дед совсем ослеп. Он утешался тем, что успел научить меня грамоте. И я часто читал ему вслух по-церковнославянски. Он очень любил Псалтирь, говорил, что чтение Псалтири просвещает ум. С удовольствием слушал читаемые мной кафизмы. А я многие слова не понимал, но звучали они как чудесная музыка. До сих пор думаю, что псалмы лучше любой поэзии. И в радости и в скорби. Это был дар моего дедушки мне – он научил меня чтению Псалтири. К весне 1931 года дед умер, и я оплакивал его больше всех.

Долгими вечерами не спала мама. Чинила нам, детям, одежду, пряла, вязала. Теперь я читал вслух маме, что ей очень нравилось. Я читаю, а она головой кивает, и на лице у неё то удивление, то радость детская. Я старался, читал с выражением. Так мне приятно было, как будто я маму с собой в путешествие беру. Пытался научить маму грамоте, но она отказывалась: «Некогда, сынок, да и зачем мне? Вас бы вот всех выучить!»

Осенью 1922 года отец сходил пешком в Сивинский район и купил жеребёнка, мечтая вырастить лошадь. Жеребёнок оказался умненьким и весёлым. Забавный он был, как ребёнок. У меня к лошадям вообще особое отношение. В хозяйстве лошадь – помощник и друг, всё понимает. Дедушка очень любил лошадок. Мы с ним всегда с гостинцем к лошадкам подходили. Он говорил: «Господь людям в утешение и помощь скотинку домашнюю дал. Раньше кони – они язык человеческий знали. И все животные тоже».

А я думал, что наш весёлый жеребёнок и старая умная лошадка Финка и сейчас язык человеческий понимают. Я жеребёнку говорил: «Вот погоди, вырастешь, станешь взрослым конём, эх и хорошо нам будет с тобой, в ночное вместе поедем, купать тебя в реке буду. Понимаешь? Плавать будем вместе! И работать в поле – земля мягкая, травы душистые!» А он слушает и, кажется, всё понимает и тоже ждёт не дождётся этого прекрасного времени.

Были в жизни подарки и радости. Дядя, приехав в гости, подарил отцу брюки, нам, детям, тулуп. Тулуп был поношенный, но добротный, и он очень нам пригодился, ведь спали мы все рядком, на полу. Ещё дядя привёл нам в дар тёлку.

В сентябре на десятом году жизни я пошёл в первый класс. Сердце замирало – я в школу пошёл! Что-то хорошее теперь будет! Писали мы на обёрточной бумаге. Тятя где-то достал мне грифельную доску и грифели. Все восхищались моей доской. И я с радостью давал всем попробовать написать на ней что-нибудь.

У нас сменилось несколько учителей. Первая учительница очень сильно кричала на нас. Применяла и рукоприкладство. С тех пор сам никогда не кричу на детей и вообще не люблю крик. Вскоре она почему-то уехала, и у нас появилась вторая учительница, Александра Семёновна.

Она нас не била и не кричала. Было ей лет тридцать. Мы много читали вслух. К весне мы привыкли к ней и полюбили за её доброту. Жалели её, когда она провожала нас из школы нередко со слезами на глазах. Видимо, что-то нелёгкое было у неё на душе. Может быть, кто-то из родных её был репрессирован или погиб на фронте? Не знаю, но помню её добрую милую улыбку.

Поздней весной, когда уже стаял снег, приехал наш новый учитель. Звали его Змазнов Андрей Панкратович. Он стал заведующим школой и нашим постоянным учителем до конца начальной школы.

Ранним апрельским утром нашу семью постигло настоящее горе: жеребёночек наш был обнаружен мёртвым. Сено давали ему в кошеву. Просунул он ночью свою головушку между кошевой и жердью, а обратно вытащить не смог. Звал нас на помощь, да мы не услышали. Как горько плакали мы всей семьёй! Теперь у нас оставалась только старая лошадка Финка. Умная была она очень! Всё понимала! Когда жеребёночек погиб, она плакала. Стоит, смотрит на него, а из глаз – слёзы. Как у человека. Я подошёл к ней, она мне голову на плечо положила и вздыхает так тяжело! Я и сам немного прослезился. И мы с ней вместе оплакали жеребёночка нашего, так и не ставшего взрослым. Не узнал он, как в ночном хорошо, как в реке купаться приятно. К концу апреля умерла и старенькая Финка. На лошади соседа отвезли её на погост – так называли скотское кладбище. Жалко было нашу Финку – она была как член семьи.

Год этот выдался урожайным. Вырос отменный лён-долгунец, урожай зерновых тоже был достаточным для нашей семьи и посева. Папа опять купил годовалого жеребёнка. Отелилась наша корова Буска. Как мы ждали своего молока!

В 1924–1925 годах я учился в третьем классе. Помогал маме и папе во всех полевых и домашних делах. Был я у них старшим сыном, и шёл мне тринадцатый год. Я боронил, вывозил навоз, разбрасывал валки на покосе. Также грёб сено, стоял на стогу во время его метания, жал серпом рожь и яровые, дёргал лён. Нянькой дома оставалась сестра Лиза. Она присматривала за младшими – Мишей, Аней, Витей. Зимой после школы я помогал молоть, колотить лён (выколачивать семена).

В конце 1926 года у мамы родился мой младший братишка Вова. Все говорили, что он очень похож на меня. Я смущался, когда наша молодая соседка-солдатка, заглянув к нам по какой-либо нужде, смеялась: «А малой-то какой басенький – на Ванюшку похож! Ванюшка-то наш – смотрите: какие ресницы длинные, глаза-то какие баскущие! Ну, скоро – берегись невесты! Как наш Ванюшка глянет – все невесты его будут! А там и малой подрастёт – остальных уведёт!» Мама одёргивала её, видя, как я краснел.

Она очень любила меня. Часто, погладив мои вихры, с жалостью говорила: «Ванюшка мой милый, добрый ты очень у меня, простодушный, как ты жить-то будешь? Иванушка ты мой, дурачок!» Я делал вид, что обиделся. И она утешала меня: «Нет-нет, не дурачок! Иван-царевич ты мой!» На что я уже без обиды отвечал: «Я Иван, крестьянский сын! Как в сказке, мам!» Это у нас с ней была такая игра.

Я любил нянчить Вову. Он был очень добрым. У него была сабелька и несколько игрушек из тряпочек. Мама сама их делала. Трудно было понять, кто это получился у мамы. Я придумывал сам: «Вов, это заинька, а это лев. Лёва». Братик верил и доверчиво повторял: «За-и-ка». Он любил всё дарить. Встречая меня, первым делом дарил мне свою сабельку, потом Лёву, «за-и-ку». За обедом протягивал сначала мне свой кусочек. Соседка умилялась, когда он пытался и её порадовать каким-то подарком. Говорила, вздыхая: «Ну что это за ребёнок такой! Да это же не ребёнок, а чистый ангел». И в сторону, негромко: «Таких детишек Господь на небеса прибирает. И там ангелочки-то нужны». Я сердился и старался увести братишку подальше от неё.