Но более всего Нил Сорский уделяет внимания скитскому нестяжанию, чему и посвящено фактически все его «Предание». «Труды» скитских монахов не должны быть связаны с длительным пребыванием вне кельи, требовать больших телесных затрат и отвлекать от молитвы. Поэтому скиту не нужна пахотная ' земля.
Как и Савва Освященный, Нил Сорский разрешал принимать в скит наемных мирских людей для различных работ, чтобы иноки меньше попечений имели о житейских нуждах. Труд наемных рабочих в монастыре всегда должен по достоинству оплачиваться и даже более, чем полагается. «Такоже дѣлающихъ у насъ, аще лучится от мирскихъ, не подобаетъ должнаго урока отщетевати, наипаче подати съ благословениемъ и отпущати съ миромъ». Лучше самим «тщету принимати», — учил преподобный братию[390]. Милостыню от мирян Нил Сорский разрешал брать своим монахам, но только если она действительно нужная, если монах из–за немощи не может прокормить себя только трудом рук своих. «Аще ли не удовлимся въ потребахъ нашихъ от деланна своего за немощь нашу, или за иную нѣкую вину благословну, то взимати мало милостыня от христолюбцевъ нужная, а не излишняа»[391].
Нил Сорский не разрешал братии иметь и принимать излишнего, т. е. кроме «своей потребы», даже ради страннолюбия. Он повторяет в своем «Предании» слова святого Исаака Сирина, что «нестяжание выше есть таковых подаяний». Монаху не стыдно ответить, что у него ничего нет. Слово духовное — монашеская милостыня нуждающимся. «Аще ли же страненъ кто придетъ, упокоити его елика по силе нашей, и по сихъ, аще требуетъ, даяти ему благословения хлеба и отпущати его» — таков завет странноприимства преподобного Нила Сорского[392].
Скитское хозяйство позволяло обойтись без больших пожертвований на монастырские нужды. Фактически, скит состоял из отдельных монашеских келий и храма. В скиту не было общей трапезы, следовательно, требовался только минимум хозяйственных помещений.
Скитский храм мог быть только самым простым и неукрашенным. Нил Сорский в своем «Предании» несколько раз обращает внимание братии на слова святых отцов о том, что еще никто не был осужден за неукрашение церкви. В пример преподобный приводит уже упоминавшийся эпизод из «Жития Пахомия Великого». Надо заметить, что это «неукрашение церкви» ничего общего не имело с еретическим отрицанием икон и крестов (А. С. Архангельский, из современных исследователей — Д. Феннел и Ф. фон Лилиенфельд высказывали мнение, что это убеждение Нила Сорского близко к еретическому)[393]. Защите иконопочитания посвящено пять житий из сборников Нила Сорского. Он был против излишней украшенности скитского храма (при этом икона в понятие «украшение» никогда не входила), т. к. главным деланием монаха, живущего в скиту, было внутреннее созерцание Божественной красоты.
Самое необходимое и немногоценное — то, что везде можно было купить, полагалось иметь и в монашеских кельях. «Не токмо же злата и сребра, имении подобаетъ ошаятися намъ, но и всякыхъ вещей, разве нуждныа потребы, и въ одежахъ, и въ обущахъ, и в созиданиихъ келиа, и в сосудѣхъ, и въ всякыхъ орудияхъ. И вся сиа немногоцѣнна и неукрашенна и удобь обрѣтна и к молвамъ неподвижуща»[394]. Не иметь излишнего — главный принцип монашеского нестяжания по определению древних житий. Он же находится в основе всей системы нестяжательных правил Нила Сорского. Что является излишним — следует из текста «Предания» Нила Сорского: то, что сверх нужного для пропитания и для других «благословенных» причин. Излишними для скита являются большой украшенный храм, больницы, странноприимные дома, что свойственно по традиции иметь общим житиям.
Правило не иметь излишнего дополняется правилом не принимать излишнего от жертвователей, при этом Нил Сорский оговаривает, что вклады, приносимые в монастырь, не должны быть «стяжаниями, иже по насилию от чюжих трудов».
Как справедливо заметила Н. В. Синицына, вопрос о нестяжании у Нила Сорского «глубоко продуман, система логически завершена»[395]. По мнению большинства исследователей, главным замковым камнем этой системы является запрет Нила Сорского принимать в скит «стяжания, иже по насилию от чюжих трудов», чем могли быть земельные вклады и различные «имения» — недвижимая собственность. Данным запретом обеспечивались гарантии невозможности для монастыря превратиться в феодала–вотчинника[396].
Но вопрос о монастырском нестяжании шире, чем вопрос о селах. Владение землей, вотчинами — только один из возможных путей к «любостяжательству». Можно обогащаться, стать стяжательным монастырем, и не имея сел. Так, на Афоне не земельные владения, а «милостыня от христолюбцев» традиционно была главным средством к обеспечению монастырей. Этой милостыней оплачивался в том числе и труд наемных рабочих, обрабатывавших монастырскую землю. Как отметила Н. В. Синицына, такая ситуация была типична как для XVI, так и для XIX в.[397]. Именно размер «милостыни» определял состоятельность монастыря. Неслучайно правило о милостыне специально оговаривает устав одного из самых строгих «пустынных» афонских скитов — Кавсокаливийского. В уставе сказано (надо учесть, что афонские уставы в XIX в., как отметил епископ Порфирий (Успенский), составлялись на основе сохранившихся письменных правил с учетом сложившихся традиций скитской жизни)[398], что скитяне могут принять не всякую милостыню от мира: они могут взять только хорошую утварь на престол и жертвенник, лампады для икон, денежную дачу на поддержание общей церкви и кладбищенского храма[399].
Наглядный урок о путях монастырского стяжания дала сама история Нило–Сорской пустыни, основатель которой оставил завет не принимать излишней милостыни. В 1858 г., вскоре после возобновления Нило–Сорской пустыни как самостоятельного, но уже общежительного монастыря (указ Святейшего Синода от 31 декабря 1850 г.)[400], ей выделили 300 десятин земли с лесом по обе стороны реки Соры. 750 десятин в Белозерском уезде монастырю пожертвовал мещанин Попов[401]. С 1864 г. началась распашка и расчистка отмежеванной земли, а земля в Белозерском уезде сдавалась в аренду. Но доход от земли был незначительным, главным источником поступления средств во второй половине XIX в. оставался сбор «доброхотных подаяний»[402].
Как только монастырь стал посылать сборщиков за милостыней, принимать без возбранения пожертвования, он разбогател, появилась возможность возводить каменные храмы, «многоценные и украшенные», увеличить штат монастыря. Благочинный белозерских монастырей — Кирилловский архимандрит Иаков (Поспелов) в своих рапортах в Новгородскую Духовную Консисторию с тревогой замечал, что «нынешний настоятель Нило–Сорской Пустыни принимает к себе людей чрез меру много… без надобности и пользы в них обители, из одной мирской гордости, чтоб только потщеславиться, что у него монастырь более других», а «ежегодная командировка 12, а иногда 14 сборщиков Пустынских всем соблазн!» (РГАДА. Ф. 1441. Оп. 3. Ед. хр. 2004. Л. 133).
Архимандрит Иаков видел в этих сборах только унижение для монастыря и страсть к накопительству и напоминал настоятелю Ниловой пустыни заветы нестяжания Нила Сорского: «По Завещанию Преподобного Нила Сорского инокам Его Пустыни подобает пропитание снискивать трудами рук… только в случае крайней нужды, он не возбраняет принимать милостыню, но не ту, которая могла бы служить кому–либо в огорчение» (РГАДА. Ф. 1441. Оп. 3. Ед. хр. 2004. Л. 133 об.). Новгородской Консистории архимандрит Иаков рекомендовал разрешать Нило–Сорской пустыни сборы только иногда, «на крайняя нужды» (РГАДА. Ф. 1441. Оп. 3. Ед. хр. 2004. Л. 133).
История Нило–Сорской пустыни подтвердила важность правила нестяжательной жизни — не иметь и не принимать излишнего. Именно оно стало настоящим замковым камнем имущественной части системы Нила Сорского.
Много внимания монашескому нестяжанию преподобный Нил уделяет не только в «Предании», но и в своем сочинении «О мысленном делании». Именно это сочинение объясняет, почему так важно для него было соблюдение этой заповеди. В «Предании» он дает конкретные советы, в творении «О мысленном делании» — духовное обоснование.
Вероятнее всего, Нил Сорский никогда не ставил своей целью отобрание земель у русских монастырей на церковном соборе, не составлял для этого никаких «партий нестяжателей». Не политическая, а духовная сторона вопроса о монастырских селах и стяжаниях интересовала его более всего. Он напоминал своим современникам о духовных видениях и безмолвии древних отцов, чтобы было понятно, чего лишаются иноки, приобретающие «стяжания и имения»: «дерзнухъ рещи отчасти сиа святая писаниа духоносныхъ глаголъ, да познаемъ понѣ вмалѣ, коимъ окааньствомъ обиати есмы, и коему безумию издаемъ себе, тщашеся къ приобрщению и предспѣянию мира сего, и приобрѣтающе вещи тлѣнньт, и сихъ ради въ молвы и въ брани входяще, и творяще тщету душамъ нашимъ»[403].
