Когда бесноватый Орион просил святого принять «имение» за свое исцеление, Иларион Великий напомнил ему, что Гиезий (4 Цар, 5) взял имение у человека, исцеленного его хозяином, и сам весь покрылся проказой. Нельзя, сказал святой, продавать благодать Господню за имение.
Тогда Орион попытался уговорить святого все–таки взять имение и раздать его нищим. Иларион Великий ответил, что не возьмет его даже ради милостыни. «Мнози убо на убогиа приемлюще, своя душа умориша. Милостыни бо хитрости не имат» (РГБ. Тр. № 684. Л. 46). Святой повелел Ориону раздать самому имение нищим и так поблагодарить Бога за свое исцеление.
В житиях Илариона Великого, Симеона Дивногорца, Паисия Великого сформулирована основная заповедь нестяжательного монастыря другого типа — не иметь, не принимать «имений» даже ради милостыни, но любить и упокоевать странных и нищих, если нет возможности «телесно», то «душевно», ибо душевная милостыня выше телесной.
Итак, древние жития, отобранные Нилом Сорским в его агиографические сборники, показывают две традиции монастырской нестяжательной жизни. Их различие не всегда определяется типом монастыря, но более всего, — характером монастырского служения.
В одних житиях мы находим описания монастырей, расположенных в «пустыни», где монахи проводят жизнь почти отшельническую, они не принимают ничего (или только самое необходимое) от мира, приходящим к ним стремятся оказать милостыню прежде всего духовную, а не телесную, и поэтому полностью отстранены от «мирских попечений» (жития святых Паисия Великого, Илариона Великого, Симеона Дивногорца, к ним можно отнести жития отшельников: Петра Афонского, Симеона Столпника и др.). И даже духовная милостыня, подаваемая миру, иногда тяготит подвижников, жаждущих безмолвия.
Иларион Великий, к которому постоянно приходили люди за исцелением и духовным советом, оставил свой монастырь в Маюме и до конца жизни скитался, ища уединения и безмолвия. Житие рассказывает об этом так: «Множьство же братии събрашася к нему. И того ради нужа ему бысть распространити монастирь свой; и множае и попечение прибысть ему. Еще же и от окрестных мѣстъ мнози различными недуги болящии и от духовъ нечистыхъ стужаемии, и исцелениа ради прихожаху к нему. И сихъ ради скорбящ велми, понеже не дадяху ему безмолвьствовати. И поминаше первое свое молчяние, егда единъ живяше и велми тужаше и плакате, не почивая» (РГБ. Тр. № 684. Л. 64 об. — 65).
Объясняя братии монастыря причины своего ухода из лавры, святой Иларион говорил: «Того ради, чяда, плачю и съкорблю, понеже паки в миръ възвратихся и приахъ здѣѣ мъзду свою и славу свою, яко вси Палестиняне и яже окрестъ мѣста славять мя, и вы тако же чтете мя яко Владыку, и вскмъ, иже въ монастири, азъ Господинъ именуюся» (РГБ. Тр. № 684. Л. 64 об. — 65).
Другие монастыри и их основатели, о которых рассказывают жития из сборников Нила Сорского, напротив, активно служат миру, оказывают ему милостыню не только духовную, но и телесную из «прибытков» монастырского хозяйства (жития святых Феодосия Великого, Феодора Студита, Афанасия Афонского, Евфимия Великого и др.).
Контрастным житию Илариона Великого может показаться путь подвижничества, избранный Феодосием Великим, но это два разных пути монашеского служения. Как особый талант оценивает «Житие Феодосия Великого» способность святого совместить жизнь в многолюдном общежительном монастыре, наполненную постоянными заботами, с молитвенным состоянием «безмолвия» и созерцания. Житие называет это искусством «смесить несмесная». «Плоды бо безмолвна не невѣдяше, — сказано в житии о Феодосии Великом, — «вѣдяше же и о промышлении братей, каковы суть мзды. И сего ради в нѣй обоим прилежаше и обоихъ отступаше» (РГБ. Вол. № 630. Л. 25 — 25 об.).
Примеры житий показывают, насколько различными, иногда противоположными, были взгляды святых на те или иные принципы монастырского устройства, включая отношение к монастырскому хозяйству, приему милостыни, храмовой красоте.
В монастырях, раскрытых для служения миру, как правило, строили украшенные храмы, на службах было принято торжественное пение. И агиографы не относили это к «монастырским стяжаниям». Напротив, в «Житии Саввы Освященного» неоднократно подчеркивается, что красота церковная укрепляет в вере и там, где собирается множество людей, ее необходимо являть миру. Когда император Юстиниан предлагал лавре богатый дар, то святой Савва попросил императора создать на эти деньги церковь в Иерусалиме: «И украсити сию всякою красотою прихожениа ради на видение чюжеверных человекъ» (РНБ. Кир. — Бел. № 23/1262. Л. 361 об.).
В своей лавре Савва Освященный создал «великую церковь преславныа Богородица и Приснодевы Мариа», «всею красотою украшену» (Там же. Л. 308 об. — 309). Когда в некоторых монастырях стало распространяться еретическое учение Антиохийского патриарха Евфимия о Трисвятой песни, которая поется на литургии, святой Савва повелел «безпрестанну бо праздничному въ обою церквех (лавры. — Е. Р.) быти пѣнию от вечера до свѣта въ неделю и въ господскиа праздники» (Там же. Л. 309 об.). Этот обычай утвердился в лавре Саввы Освященного, став основой Иерусалимского богослужебного устава.
Такое же отношение к церковной красоте высказывает и «Житие Афанасия Афонского». Оно сообщает, что святой Афанасий в своей лавре храмы «многоценны созда». Известный русский путешественник Василий Григорович–Барский, побывавший на Афоне в 1725–1726 и 1744 гг. и составивший подробное описание монастырей Святой Горы, особо отметил «величество» и красоту древней лавры Афанасия Афонского: «…разположением и строением и величеством похвалы достоин (монастырь. — Е. Р.) тако внутрь, яко и вне; тамо посреди монастыря суть две церкви великия, с главами… и с подножием мраморным цветоразличным, с иконописанием же лепотным, и устроением кадильным, и всякою лепотою удовлетворены, трапеза такожде и велика и красна зело, в ней же столпы от мрамора бела, гладким и искусним художеством изсеченные»[387].
Иное отношение к храмовой красоте можно увидеть в житии пустынножителя Пахомия Великого. Он считал духовно опасным для подвижника созидание украшенных церквей и любование ими. Когда в монастыре святого строили церковь, то привезли для нее красивые столбы из плинфы. Пахомий Великий, увидев их замечательную красоту, повелел привязать веревки к столбам и покривить их так, чтобы они стали «нелепы», т. е. некрасивы. Объясняя свой поступок инокам, святой сказал им в назидание: «Не любопритися (не величайтес) и вы о мнозѣ украшении дѣлъ ваших рукъ. Но молитися паче, яко благодатию Христовою и даром Святаго Духа не крадома пребудутъ ваши дѣла. Яко да не за хитростныа хвалы пополъзнувся умъ, ловитва будет диаволу». Пахомий Великий учил братию не внимать «красотѣ и добротѣ Вѣка сего.., ибо истиннаа доброта въ заповѣдех показуется Божиих» (РНБ. Кир. — Бел. № 141/1218. Л. 130).
Этот эпизод из «Жития Пахомия Великого» Нил Сорский включил в свое «Предание» для назидания братии. Он устраивал свой скит, предназначенный для жизни «безмолвников», затворенных в пустыни, и выбрал ту традицию монастырского устройства и нестяжания, которая описана в житиях святых Паисия и Илариона Великих, Симеона Дивногорца и других основателей монастырей, закрытых для мира.
Жития из сборников Нила Сорского показывают, что именно их конкретные жизненные примеры сформировали ту всесторонне продуманную систему монастырского нестяжания, которую преподобный излагает в своих «писаниях».
Система монашеского нестяжания в сочинениях Нила Сорского
Прежде всего он говорит в своем «Предании» об общих принципах монашеского нестяжания. Инок должен питаться от труда рук своих: «Сие же от святыхъ отець опасна предано есть намъ яко да отъ праведныхъ трудовъ своего рукодѣлиа и работы дневную пищу и прочаа нужныя потребы Господь и Пречистаа Его Мати, яже о насъ устраяетъ: не делали бо, рече апостолъ, да не ясть. Пребывание бо и потреба наша отъ сихъ хощетъ строитися»[388].
Монаху нельзя пользоваться даровым чужим трудом. «Стяжания же, иже по насилию от чюжихъ трудовъ събираема, вносите отнюдъ нѣсть намъ на ползу»[389]. Именно поэтому монастыри не могут иметь сел. Вотчиновладение — это то, что отрицал преподобный Нил в общих житиях, но не само общее житие. Не принимал он и «молв и котор» общежительных, причиной которых всегда являются многие «стяжания и имения». Монаху и монастырю можно иметь только нужную потребу, но не излишнюю. Только ее мера у скита и общежительного монастыря разная, что определяет и разные системы хозяйства, которые должны существовать у скита и общего жития, — это оговаривает преподобный в своем «Предании». Странноприимство и нищелюбие — также общая заповедь любого монастыря.
