Ознакомительная версия.
Лица же, не сочувствующие монашескому образу жизни, со своей стороны часто заявляют: «Уединенное иночество, как жизнь вне общества, никому не полезно и потому не спасительно». И это суждение (столь же неправильное, как и вышеприведенное, но только, может быть, еще более легкомысленное) содержит в себе такое же смешение понятий уединения и созерцания. Ведь в вопросе о спасительности того или другого пути жизни речь должна идти о внутренней состоятельности самого принципа, на котором этот путь зиждется. Потому и в настоящем случае нужно иметь в виду не самое уединение, а то коренное начало жизни, по действию которого отшельники-иноки разрывают (в большей или меньшей степени) связь с греховным миром и поселяются в уединении — месте, наиболее удобном для их подвигов. А это начало состоит в заботе подвижников об очищении себя от всякой греховной порчи, в стремлении к нравственной чистоте духа, к постепенному восхождению по ступеням духовного совершенства к жизни небесной, богоподобной. Кратко сказать, это начало есть то самое, которое называется нравственно-религиозным созерцанием. Против такого принципа жизни не может быть никаких возражений. А отсюда и самая жизнь, проводимая в уединении при строгом и неуклонном соблюдении этого принципа, будет всегда богоугодна и спасительна. Пусть уединенно-созерцательная жизнь не раскрывается в широкой общественной деятельности и не приносит обильных плодов для мира (хотя и это, как мы уже знаем, нужно признавать очень условно и с большими ограничениями). Но она сама в себе — жизнь «превосходнейшая», внутри себя прекрасна, потому что богоподобна; а если так, то она — и спасительна[670]. Какой-нибудь драгоценный камень одинаково будет драгоценным, попадет ли он в руки человеческие или будет лежать в глубоких пластах земли без употребления. А может быть, в последнем случае он всего лучше сохранится. Если же какая драгоценность нужна людям, то они и сами постараются отыскать ее.
Люди, наиболее склонные к жизни общественно-деятельной, говорят: «Жизнь в обществе приносит пользу обществу и потому совершенна и спасительна». Суждение неточное: здесь понятие «жизнь в обществе» implicite[671] подразумевает и понятие «деятельность». А между тем для правильности и отчетливости мысли следовало бы эти понятия выделить одно из другого, потому что вопрос о полезности и спасительности может иметь приложение в строгом смысле не к жизни в обществе, а лишь к деятельности в нем. Сама по себе жизнь в обществе есть такая же вещь безразличная, как и уединение. Она дает только почву для деятельности и указывает ей известное направление. Здесь человек ставится в самую среду людскую, дабы он постепенно и прогрессивно раскрывал в подвигах любви, труда и самопожертвования внутренние красоты и совершенство своего духа, целесообразно избирая для себя именно те формы обнаружения человеколюбия и бескорыстия, какие представляются ему наиболее приспособленными к субъективным и объективным условиям его существования и действования. Вот что можно сказать о жизни в обществе самой по себе. Но полезна она или не полезна, спасительна или не спасительна — это зависит уже от того, как она проводится, какой деятельностью наполняется. Есть люди, которые живут в обществе, но ничего не совершают для возвышения его блага, хотя, быть может, и сумели бы по своим духовным дарованиям сделать что-либо на этом пути доброго и общеполезного. Какая же это жизнь в обществе спасительная? Напротив, не подлежит ли осуждению такой ленивый и беспечный раб за то именно, что имел все возможности пустить свой талант в рост — и закопал его (Мф. 25:14–30), обладал всеми средствами к доброму деланию на пользу ближних — и остался жестокосерд и беспечен, был даже уже на самом поле делания — и не трудился?[672]Но и самая деятельность общественная, как мы хорошо знаем, не всегда и не у всех бывает полезна обществу. Есть деятели, которые не только не споспешествуют порядку и благоустройству общественной жизни, но своей деятельностью еще более расстраивают ее и делают это или по неразумию и неопытности, или же — чаще всего — по действию худо направленной воли. Значит, и нельзя безусловно утверждать, что жизнь в обществе, даже деятельная, всегда есть путь жизни непременно спасительный и совершенный.
Но люди, не сочувствующие жизни в обществе, говорят: «Эта жизнь исполнена всяческих соблазнов и пороков и потому погибельна». И это опять — крайность: и здесь не разграничены понятия «жизнь» и «деятельность». О жизни людской, конечно, можно говорить вообще, что она полна всяких нравственных нечистот и соблазнов. Но ведь вопрос здесь должен стоять опять-таки о самом принципе, по которому многие люди находят нужным жить не в уединении, а в обществе. Этот принцип есть, в общем смысле, стремление к деятельности. Об этом принципе, а не о самой жизни в обществе, и можно рассуждать, спасителен он или нет. Против внутренней состоятельности этого принципа нет возражений: человек создан не только жить (существовать), но и действовать в мире, а христианин, в частности, призван не только духовно усовершаться, но и служить целям Царства Божия. Стремление к деятельности в обществе — такой же важный и полноправный принцип жизни, как и стремление к личному духовно-нравственному и религиозному совершенству или, в общем смысле, созерцание. Деятельность по достоинству может быть разной. Но когда она источником и руководительным началом своим и спутником имеет духовно-нравственное совершенство и религиозное вдохновение, то она будет и богоугодна, и полезна, и спасительна. Значит, неосновательно без ограничений утверждать, что жизнь мирская окончательно пагубна, и нет причины человеку, которому волей-неволей суждено жить в обществе, отчаиваться и думать, что он в отношении душеспасения безвозвратно погибший. Есть и в мирской жизни разнообразные спасительные пути, соответствующие разным общественным добродетелям и исходящие из начал религиозно-нравственного совершенства. Если человек хранит чистоту своего сердца, возвышенно-религиозен, проникнут искренним желанием добра ближним и, живя в обществе, всецело отдает себя на служение его благу, то и он — возлюбленный Богу служитель и соработник Христов, и он окажется в числе избранных сынов Небесного Царства. «…Всего прекраснее и человеколюбивее то, что Бог измеряет подаяние не достоинством подаваемого, но силами и расположением плодоносящего»[673]. Пусть живущий в обществе и трудящийся на ниве Христовой мало будет иметь среди непрерывной деятельности времени для уединенного богомыслия и созерцания, но величие своего религиозного духа и нравственную красоту сердца он свидетельствует непосредственно — делами.
Правда, человеку, живущему в мире, где всюду царят порок и всякие соблазны, всегда грозит большая опасность совратиться с пути спасительного и уклониться на путь погибельный, нежели живущему в уединении. Но ведь и для небесного правосудия существует закон — соразмерять оценку свободных действий человека с условиями его личного существования. А эти условия, как известно, не у всех людей одинаковы; вот почему мы часто одному прощаем и извиняем погрешность, которой не простим и не извиним другому. Один человек идет по гладкому и ровному пути — и не спотыкается: это нимало не удивительно. А если другой вынуждается идти по пути тернистому, изрытому рытвинами, усеянному камнями, то мы не только охотно извиняем ему, когда он споткнется, но еще и внутренне сочувствуем и сорадуем-ся ему, если он не ослабевает в движении, а продолжает идти, невзирая на препятствия, и наконец — проходит весь путь до конца. Жизнь в уединении, вдали от соблазнов мирских, — путь прямой и гладкий, по которому удобно и безопасно идти. Жизнь же в мире, исполненном пороков и соблазнов, — путь шероховатый, тернистый, с нравственными опасностями на каждом шагу. Здесь, если человек иногда и споткнется, — извинительно. Важно только, чтобы он снова поднимался и опять, храня в сердце своем пламенную любовь к добродетели, не переставал идти, при помощи благодати Божией, к следующей, высшей ступени совершенства в своей созерцательно-религиозной и нравственной жизнедеятельности, а грех отгонял бы от себя прочь, подобно тому как «ток реки, влившейся в другую, быструю и мутную и неукротимую реку, хотя и смешивается с ней, однако же превосходством своей чистоты закрывает грязный ее ток»[674]. А если человек, живя в мире, среди всяких нравственных крушений и духовных опасностей, выйдет победителем порока, и притом совершенно чистым, незапятнанным, то не заслуживает ли он большей награды и чести, чем даже пустынник, самым своим удалением из мира значительно уже облегчающий для себя борьбу с врагами своего спасения? Св. Григорий Богослов пишет: «…Праведный и человеколюбивый Судия наших дел всегда ценит заслуги наши, соображаясь с родом жизни каждого. И неоднократно тот, кто, живя в мире, успел в немногом, брал преимущество пред тем, кто едва не успел во всем, живя на свободе, так как, думаю, большее заслуживает удивление в узах идти медленно, нежели бежать, не имея на себе тяжести, и, идя по грязи, немного замараться, нежели быть чистым на чистом пути. В доказательство же слова скажу, что Раав-блудницу оправдало одно только страннолюбие, хотя и не одобряется она ни за что другое; и мытаря, ни за что другое не похваленного, одно возвысило, именно — смирение, дабы ты [мирской человек] научился не вдруг отчаиваться в себе»[675].
Ознакомительная версия.
