Коллектив авторов - Святитель Григорий Богослов

Ознакомительная версия.

Общий заключительный вывод из всех вышеприведенных рассуждений будет такой. Один премудрый и всевышний Бог владеет царством человеческим. Он невидимо руководит судьбой каждого человека и указывает ему определенное место жизни и деятельности. Со стороны самого человека требуется только всегда памятовать о Боге, служить Ему всеми силами своего духа, делать Его «началом и концом всего», исполнять Его святой закон[676]. При каких бы жизненных условиях христианин ни проводил время, где бы ни находился — в обществе ли, на поприще служения ближним или в уединении, одно для него важно и потребно — соблюдение заповедей Божиих, и только оно одно несомненно приведет его к лику спасаемых, водворит его в одну из небесных обителей, соответствующую внутреннему существу, силе и высоте его добродетелей — аскетических ли или общественных. Поэтому нет оснований скорбеть и сетовать при многоразличных переменах в нашей судьбе, когда мы силой обстоятельств вынуждаемся отказаться от излюбленного спасительного рода жизни и призываемся к иному. Нужно памятовать, что все это случается не без воли Божией, невидимо и премудро устрояющей судьбу каждого человека, как и жизнь всего человечества, и всегда, всякими средствами призывающей нас ко спасению. Угодить Богу возможно всегда и везде.

Один священник по имени Сакердот лишен был (во времена св. Григория Богослова) своим епископом должности смотрителя богаделен. И вот — письмо, которое св. Григорий в утешение написал ему по этому поводу: «Что для нас страшно? Ничто, кроме уклонения от Бога и от божественного. А прочее — как Бог управит, так и да будет! Устрояет ли Он дела наши оружии правды десными и милостивыми или шуими (2 Кор. 6:7) и тяжкими для нас — причину тому знает Домостроитель жизни нашей. А мы будем бояться того единственно, чтобы не потерпеть чего-либо противного любомудрию. Питали мы нищих, упражнялись в братолюбии, услаждались псалмопениями, пока сие было можно. А если отнята на это возможность, посвятим себя другому роду любомудрия. Благодать не скудна. Изберем уединение, жизнь созерцательную, станем очищать ум божественными видениями; а это, может быть, еще выше, нежели исчисленное прежде. Но мы поступаем не так: как скоро не удалось одно, думаем, что уже лишились всего. Нет; всмотримся, не осталось ли для нас еще какой благой надежды. И не допустим, чтобы с нами случилось то же, что бывает с молодыми конями, которые, не свыкнувшись со страхом, свирепеют при всяком шуме и сбрасывают с себя всадников»[677].

Св. Григорий Богослов принадлежит к числу тех святых отцов Церкви, имя которых замечательно единодушно славят Восток и Запад. Глубоко просвещенный пастырь христианской Церкви, серьезный богослов-философ, возвышенный поэт, христианин, сиявший благочестием жизни, он возбуждал благоговение и уважение к себе уже у своих современников. «Григорий Назианзин — это уста Христовы, сосуд избранный и колодезь глубокий», — восторженно писал о нем св. Василий Великий. «В богословии Григорий был велик», — отзывается о Григории Назианзине слушавший у него уроки Священного Писания красноречивый и ученый Евагрий, впоследствии нитрийский пустынножитель[680]. Блаженный Иероним, муж, знаменитый ученостью и обширными познаниями в христианстве, несмотря на свои пятьдесят лет, несмотря на не покидавшее его никогда сознание собственного достоинства и авторитета, оставляет свои сирийские пустыни и спешит в Константинополь, чтобы послушать знаменитого Григория Богослова. С чувством глубокой благодарности он вспоминает его и впоследствии во многих своих сочинениях как великого учителя, катехета, ученого, знатока Священного Писания[681]. Руфин, епископ Аквилейский, не находит слов, чтобы восхвалить Григория Назианзина. «Григорий, — говорит он, — муж превосходный во всех отношениях, славный словом и делом… Нет ничего честнее и святее его жизни, славнее его красноречия, чище и правее его веры, полнее и совершеннее его знания, так как он один только таков, что о его вере не могли, как обыкновенно бывает, спорить и не согласные между собой партии, и та его заслуга пред Богом и Божьими церквами, что кто осмелится допустить в вере что-либо не согласное с Григорием, тот тем самым уже обличает себя в том, что он — еретик. Ясный признак, что человек держится неправой веры, если он не согласен в вере с Григорием»[682]. «Ужели тебе кажется недостаточным авторитет восточных епископов в лице одного Григория? — спрашивает Пелагия другой учитель Западной Церкви, блаженный Августин. — Ведь это такая личность, что он сам не говорил ничего, кроме всем известного в христианской вере»[683].

Слава и обаяние Григория не умерли вместе с его современниками и ближними поколениями к ним, но, как подлинно память праведника, последовательно переходили из рода в род. Спустя достаточно времени после смерти Григория Максим Исповедник называл его славным и богоносным учителем, великим проповедником Церкви, божественными устами Христа, великим в богословии[684], св. Феодор — начальнейшим богословом[685], св. Софроний — тайноводителем богословия[686]. Целый Третий Вселенский Собор обращается к Григорию Богослову как к непререкаемому авторитету, Седьмой — неоднократно применяет к нему титул «соименник богословия». А воинствующая христианская Церковь на земле, желающая песнопениями славословить высочайшую главу свою — Господа Иисуса Христа, не находит ничего лучшего, как обратиться за материалом для этого — словами и мыслями — к творениям великого Григория Богослова. Так, словами этого великого учителя она прославляет воскресшего Господа даже в праздник праздников — день Святой Пасхи, родившегося Богочеловека — в праздник Рождества Христова. У Григория Богослова она черпает вдохновение и выражение для него в день Богоявления или Крещения Господня, в день Пятидесятницы, в день празднования вообще святителям.

Неудивительно поэтому, что и восшедший на это священное место сегодня, в день воспоминания Церковью св. Григория Богослова, из уважения и благоговения к этому мужу желаний (Дан. 9:23), сосуду избранному, устам Христовым хочет предложить свое слово в честь и память его, хочет взять, как говорили современники Григория, челнок[687] своего духа и, по мере данного ему таланта, хотя, быть может, и в размере одного только [таланта], в назидание и умиление собравшихся, попробовать простереть мысленную нить, простереть, по крайней мере, до того, чтобы на основе ее всем нам можно было начать и молитву[688].

Сподобившись у Господа на небе одинаковой славы со св. Василием и Иоанном Златоустом, как то засвидетельствовал Сам Господь в таинственном видении Евхаитскому епископу Иоанну (XI в.)[689], Григорий Назианзин как человек при жизни своей резко отличался от них. Св. Василий, отрасль богатой и благородной фамилии Каппадокии, был мужем силы, крепко закалившим свою натуру в продолжительных аскетических подвигах. Прекрасное знание света и людей с выработанным отсюда поразительным тактом поведения, слава учености и красноречия соединились в нем с замечательным даром организатора и администратора. Иоанн Златоуст, сын богатого антиохийского аристократа Секунда, закаливший свою натуру продолжительным искусом пустыни и монастырей, является пред нами тоже глубоким знатоком света и людей, человеком поразительной цельности, силы и удивительного бесстрастия. Григорий Богослов по своему характеру представлял совсем другое. Как самобытный оригинальный мыслитель, парящий, подобно орлу, в тайнах богопознания, соименный писателю четвертого Евангелия, св. Григорий и своим духовным складом напоминал больше его. В нем были та же редкая глубина и сила чувства, делавшая характер его более женственным, чем мужественным, что и в бессмертном галилейском рыбаке, та же тихая, тонкая, поэтическая воодушевленность, спокойно царившая над землей из святых глубин синего неба… Если Василий Великий и Иоанн Златоуст по своему характеру не были созданы для тихой внутренней жизни самоуглубления, если их натура была более склонна к чисто внешней жизни и деятельности для других, то у Григория Богослова не было именно этого деятельного нерва своих современников. Ему, «пастырю робкому и осмотрительному»[690], которого, по собственному его признанию, укоряли даже в недеятельности[691], недоставало настойчивости и той закаленности, которая дает людям возможность не только презирать низость своих противников, но и выступать против них и подавлять их. Не будучи слишком вялым и чрез меру горячим[692], он в деятельную жизнь вносил сильное желание мира и покоя. Он считал себя вправе повернуть свой руль, как говорит пословица и как он свидетельствовал сам другу своему Филагрию, и действовать, как действует кормчий, когда он замечает приближение бури, именно — уйти в себя самого и видеть только издали, как другие потрясаются друг перед другом и потрясают друг друга (письмо Филагрию)[693]. Отсюда, хотя и Василий Великий, и Иоанн Златоуст не молчали в своих Словах о мире и покое как общей христианской настроенности, но ни тот ни другой не говорили о нем так, как Григорий Богослов. Подобно тому как святой апостол и евангелист Иоанн может быть назван возвышеннейшим певцом любви, ее учителем, несмотря на то что о любви проповедовали и другие апостолы, так и Григорий Богослов, как учитель жизни, по преимуществу является пред нами учителем мира и единодушия людей во взаимных отношениях. «Любезный мир — мой труд и моя похвала. Любезный мир… весьма сильно и более всякого другого люблю и лобызаю тебя, заботливо храню, когда ты с нами, и со многими слезами и рыданиями призываю, когда ты оставляешь нас»[694]. «Скорблю о том, что не могу, взошедши на одну из высоких гор, голосом, соответствующим желанию, пред целой вселенной… возгласить… всем неблагочестиво мыслящим: сынове человечестии, доколе жестокосердии; векую любите суету и ищете лжи» (Пс. 4:3)[695]; «Будем прекращать собственные разногласия… поручителем же мира — я»[696], «пастырь робкий и осмотрительный»[697], шедший принести «не меч, но мир»[698], — так говорил св. Григорий в своих проповедях, и эти слова его, можно сказать, были основой всей его проповеднической жизни.

Ознакомительная версия.