«У Голлума был шанс раскаяться и отплатить за великодушие — любовью; и на лезвии бритвы он не устоял[421] ", — пишет он в другом месте. Однако от покаяния Голлума отталкивают и неосторожные действия Сэма. Подозрения последнего относительно Голлума вполне для него «естественны», но он не умеет подняться выше собственной подозрительности, до той высоты милосердия, которую являет Фродо — и причины этого кроются, в том числе, и в его собственных недостатках:[422]
Сэм был крайне самоуверен и в глубине души слегка тщеславен; однако тщеславие это преобразилось благодаря его преданности Фродо. Он не считал себя ни героем, ни храбрецом, вообще ничего выдающегося в себе не усматривал, — вот разве что служение и верность своему господину. И к ним (пожалуй, неизбежно) примешивались гордость и собственничество; их трудно вовсе отделить от преданности тех, кто исполняет подобную службу. В любом случае, эти качества помешали ему до конца понять любимого хозяина и последовать за ним в его постепенном приближении к благородству служения тем, кто к себе не располагает, и к умению увидеть в испорченном — поврежденное добро. Он со всей очевидностью не понимал до конца ни побуждений Фродо, ни его горя в эпизоде с Запретной заводью. Понимай он лучше, что происходит между Фродо и Голлу- мом, в финале все, возможно, сложилось бы иначе. Наверное, для меня самый трагический момент в Повести наступает в II 323422 и далее, когда Сэм не сумел заметить разительную перемену в тоне Голлума и в выражении его лица. «Ничего, ничего, — тихо промолвил Гол- лум. — Славный хозяин!» Раскаяние его загублено на корню, и вся жалость Фродо (в известном смысле[423]) пропала впустую. Логово ІІІе- лоб становится неизбежностью.
Это, конечно же, подсказано самой «логикой повествования». Вряд ли Сэм мог бы вести себя иначе. (Да, в конце концов он пришел к жалости ‹.‚.›, но для блага Голлума — слишком поздно)[424].
Как можно понять нз сказанного, история неудавшегося покаяния Голлума очень сложна и многогранна. Но она, во всей своей сложности, понятна христианину — и сам Толкин, вполне справедливо, рассматривает ее именно с христианской точки зрения. Поразительна глубина, с которой он описывает события, связанные с этим неудавшимся покаянием. Для Толкина в этой истории покаяние заключалось бы не просто в осознании Голлумом своего падения, но и в «возрождении через любовь» (как он пишет в том же письме), — а ведь именно так смотрит на покаяние христианин.
Важную роль в повествовании «Властелина Колец» играет еще одна великая христианская добродетель: смирение. В нехристианской среде эта добродетель очень часто понимается неверно — как приниженность и некоторая «забитость». Между тем подлинное смирение не имеет с этими представлениями ничего общего. Быть смиренным — означает видеть все существующее — и прежде всего себя самого — таким, каково оно в действительности, не строя горделивых иллюзий. Св. Исаак Сирин говорит, что смиренный человек видит себя и других такими, какими их видит Господь. В соответствии с учением св. Фомы Аквинского, «подлинное смирение состоит в том, чтобы точно судить о себе самом, определить, что ты вправе ожидать от самого себя и вести себя во всех обстоятельствах в соответствии с тем местом, которое принадлежит тебе по праву·»[425]. Смирению противоположна гордость — один из главных пороков — притязание человека на то, чтобы быть большим, чем он есть в действительности. Итак, смирение — это незамутненное видение, незамутненная оценка реальности — прежде всего собственных возможностей, достоинств и недостатков. Смирение приводит к еще одной существенной добродетели, а именно к послушанию. Смиренный человек охотно признает величие даров Божьих в других, отдает им должное — в том числе и подлинной власти. Он всегда повинуется подлинной, праведной власти.
Такое смирение и послушание (хотя, конечно, и не лишенные недостатков) на протяжении всего пути являет Фродо. Вспомним его беседу с Гэндальфом в главе «Тень Былого» первой части «Властелина Колец»:
‹.‚.› Но не воображай, будто дело в каких‑то особых достоинствах, какими ты наделен, а другие нет. О мудрости и силе вообще речи нет. И все же выбор пал на тебя, а значит, тебе придется пустить в ход всю силу, какая у тебя есть, весь твой ум и всю доблесть!
— У меня этого такие крохи! Вот ты, Гэндальф, другое дело. Ты мудр и могущественен. Может, ты сам бы его взял?[426]''
«Я чувствую себя таким маленьким для этого подвига·»[427]. — говорит Фродо. «Я не знаю, куда идти»[428] — сразу же смиренно признается он, приняв на себя бремя Кольца на Совете Эльронда.
Фродо предпринял свой квест из любви — чтобы спасти знакомый ему мир от беды за свой собственный счет, если получится; а также и в глубоком смирении, понимая, что для этой задачи он совершенно непригоден[429].
Это смирение спасительно — ведь Кольцо умело использует гордость, чтобы подчинять себе — вспомним Боромира. Именно это смирение, наряду с милосердием, делает возможным успешное завершение Странствия Фродо[430]. Толкин пишет, размышляя о ситуации у Саммат Наур:
Всегда существует возможность, что ты окажешься в ситуации за пределами твоих сил. В этом случае (как мне кажется) спасение от гибели будет зависеть от чего‑то вроде бы не имеющего отношения к делу: общей праведности (и смирения, и милосердия) жертвы[431].
У смирения есть и другой лик смиренный, сколь бы высок он ни был, всегда готов самоотверженно служить другим, даже меньшим себя. Совершенный пример такого смирения для христианина — Христос, который, «будучи образом Божиим, не почитал хищением быть равным Богу; но уничижил Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став, как человек» (Флп. 2, 6–7) и «не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих» (Мк. 10,45). В толкиновской истории мы встречаем и эту сторону смирения — в действиях Гэндальфа (который, в противоположность Саруману, служит, а не господствует) и Арагорна (который, будучи по праву наследником королевской власти, не считает недостойным себя служение в отряде Кольца). Эти образы смирения, быть может, особенно ясно различимы в сравнении с той гордыней, которая обуревает «падших» персонажей — таких, как Саруман и Денетор.
Еще один лик смирения — умения видеть все таким, каково оно есть, и отдавать всему подобающее уважение — обращается к читателю «Властелина Колец». Следуя за повествованием, шаг за шагом мы все яснее и яснее видим, какое огромное значение имеют те, кто кажется нам «малым, смиренным и несущественным». Одной из «ключевых мыслей» книги называет Толкин[432] слова Эльронда, произнесенные на Совете:
Жернова истории нередко приводятся в движение слабыми мира сего, помнящими свой долг, а глаза сильных смотрят тем временем в другую сторону[433].
Не мы — Автор истории, и стоит помнить, что нужно иметь достаточно смирения, чтобы потом не оказалось, что мы не увидели подлинное величие там, где оно было скрыто от глаз невзрачным и скромным видом, а величие фальшивое, яркий блеск поддельного золота, приняли всерьез.
Жертвенность или самоотречение
Вглядываясь в добродетели толкиновской истории нельзя не заметить еще одной — и очень существенной — добродетели жертвенности или самоотречения. Св. Фома, размышляя о тех, кто жертвовал собой ради общего блага (ради родины, например), говорил, что это — подлинная добродетель. Она была возможна и до Христа, впрочем, «не без помощи Божьей», благодаря которой человеческая природа в таком самопожертвовании подходила к своему пределу[434]. Для христианина эта добродетель очень важна — прежде всего тем, что она в наибольшей степени напоминает ему образ Христа — принявшего страдания и смерть, пожертвовавшего Собой ради всех людей и их спасения. В Нем христианин видит величие, благородство, красоту и святость Жертвы. И добродетель жертвенности, благодаря которой человекуподобляется Христу, очень высока. Подлинная жертва всегда совершается из любви: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ни. 15,13). Самопожертвование из любви — это также и одна из вершин нашей свободы. Только тот, кто свободен, может пожертвовать собой — отдать всего себя ради других (а на вершине самопожертвования — ради Другого, Который сотворил и возлюбил нас).
Читая «Властелина Колец» и размышляя о духе подлинного самопожертвования, можно придти к выводу, что для многих героев книги этот дух представляется настолько естественным, что очень редко подчеркивается каким‑то особым образом. Так, Фродо предпринимает свое Странствие «из любви» — к тому миру, в котором живет и к своим ближним. Эта любовь ведет его к жертве — ради нее он оставляет за плечами Шир, прежнюю спокойную жизнь, принимая на себя тяжелейшее бремя Кольца — несение которого к тому же связано со многими тяготами и опасностями пути. Лишь чудом — чудом Провидения, в том числе и благодаря тем чистым и высоким мотивам, с которыми он отправился в путь — он остается жив. Фродо действительно оказывается «жертвенной личностью·»[435] — ведь ситуация, с которой он встречается, действительно «выходит за пределы его сил»[436], он заведомо не сможет с ней справиться — и все‑таки принимает на себя эту задачу, действуя в смирении и из любви.
