Tristis, tristis usque ad mortem; [373]
Печальный до смерти; но до какой же смерти;
До смерти совершившейся; или до смерти
Запечатленной.
Он вновь видел жалкую колыбель своего детства.
Ясли,
В которые Его тело было положено в первый раз;
Он провидел усыпальницу Своего мертвого тела,
Последнюю колыбель любого человека,
В которую будет положен каждый человек.
Чтобы уснуть. Будто бы
С виду.
Чтобы отдохнуть наконец.
Чтобы истлеть.
Его тело.
Между четырьмя досками.
Вплоть до воскресения тел.
Так как души, к счастью, нетленны.
Ведь Он был человеком;
Он должен был подчиниться общей судьбе;
Лечь туда, как все;
Он должен был пройти через это, как все;
Он через это пройдет.
Как другие.
Как все.
После стольких других.
Его тело будет положено туда в последний раз.
Но оно останется там лишь два дня, лишь три дня; благодаря воскресению.
Ведь Он воскреснет на третий день.
Потому что Ему суждено особое воскресение и вознесение. Его личное.
Которое Он совершил вместе с собственным телом, с тем самым телом.
Его погребальная пелена;
Белая, как плат той, что звалась Вероникой;
Пелена, белая, как пеленка.
И которую заворачивают, как в пеленку.
Но больше, гораздо больше.
Потому что и сам Он уж вырос.
Он стал мужчиной.
Дитя уже выросло.
Его большая белая погребальная простыня.
Он будет погребен этими женщинами.
Благоговейно, руками этих женщин. [374]
Как человек, который умер в деревне.
Спокойно, в своем доме, в своей деревне.
Умащенный благовониями.
Благоговейно и спокойно погребен этими женщинами,
Которых никто не потревожит.
Благоговейными руками этих женщин.
Благоговейными пальцами этих женщин.
Это и назовут потом снятием с креста.
Потому что римляне не были злыми.
Все эти римляне.
В глубине души они не были злыми.
Они не отдадут на поругание Его тело, Распятое.
И снятое с креста.
Они не станут глумиться над Его останками.
Бренными.
Они не станут искать ссор с этими бедными женщинами.
Со святыми женщинами.
Ни с этим старым Иосифом Аримафейским. [375]
Этим добрым стариком.
Этим мудрым добрым стариком,
Который уступит Ему свою усыпальницу.
Можно одолжить друг другу уйму разных вещей, пока ты жив
По–свойски.
Можно одолжить своего осла, чтобы съездить на рынок.
Можно одолжить свою лохань, чтобы постирать белье.
И свой валёк.
Можно одолжить свою кастрюлю.
И свой котел.
И свой чугунок, чтобы сварить суп.
Для детей.
Для всех домашних.
Но одолжить другому могилу.
Это необычно.
Одолжить другому усыпальницу.
Свою собственную усыпальницу.
А этот старик одолжит Ему свою усыпальницу.
Этот мудрый старик.
Этот дальновидный старик.
Этот богатый человек.
Этот прозорливый старец.
Этот седобородый муж.
С убеленной сединами головой.
Этот старый мудрец.
Этот седой как лунь старик.
Усыпальницу, которую он давно велел соорудить.
Которую он давно велел приготовить для себя самого.
Потому что так было угодно Богу–Отцу.
Чтобы молодые часто умирали раньше стариков.
И чтобы многие старики вовсе не собирались умирать.
И чтобы Он умер совсем молодым, тридцати трех лет от роду.
Когда же настал вечер, пришел богатый Человек из Аримафеи, именем Иосиф,
который также учился у Иисуса.
Он, придя к Пилату, просил тела Иисусова.
Ведь рано или поздно наступает день, когда приходится что–нибудь просить у власть имущих.
Пока человек жив, он действует им наперекор.
Герой, святой, мученик действует им наперекор.
Но когда он умирает.
Другие не идут им наперекор ради него в вопросах погребения.
Это доказывает, что Иосиф Аримафейский не боялся обращаться к власть имущим.
Объясняться с власть имущими.
Он умел говорить.
Он умел договариваться.
Несомненно, это был человек, который умел столковываться.
Он не боялся объясняться.
Он знал, что сказать.
Он не боялся.
Даже Пилата.
Он умел хлопотать.
Он, придя к Пилату, просил Тела Иисусова.
Тогда Пилат приказал отдать тело.
Большего и не потребовалось.
Этот Пилат определенно был неплохим человеком
Это был хороший чиновник.
Прокуратор.
Римский.
Он не питал личной неприязни к Иисусу.
Он не питал неприязни к телу Иисусову.
Назавтра он больше уже и не думал об этом.
Он не питал неприязни лично к Иисусу.
Он не питал неприязни к телу Иисусову.
Ему и без того забот хватало.
Назавтра он больше уже и не думал об этом.
А все человечество думает об этом вечно.
И, взяв Тело,
Иосиф обвил Его чистою плащаницею.
В чистую плашаницу.
In sindone munda [376]
В белую плащаницу.
И положил Его в новом своем гробе.
В своем новом гробе.
Posuit illud. [377] Он Его положил.
Который высек он в скале.
В скале.
И, привалив большой камень,
Он велел подкатить большой валун.
К двери гроба,
Ко входу гроба.
Удалился.
Потом, надо полагать, он приискал для своего собственного тела другую гробницу.
Великая усыпальница Его погребения
Гроб Господень.
Гробница Его великого упокоения.
Он сказал Иоанну: «Иоанн, вот мать твоя.
— И вот сын твой». [378]
Он вовсе не печалился об Иоанне, Марии и Магдалине;
Он покидал их всего на несколько лет;
В положенный день и час они вознеслись в обитель Его Отца;
Разлука отмерялась лишь мерой человеческой.
Все, что было связано с Ним, все, что исходило от Него, все, что оставалось после Него, в этом отношении, было лишь человеческим.
Далекая колыбель, ясли в хлеву; под песенный хоровод, под хор ангелов; под спокойными, но дрожащими, трепещущими крыльями ангелов.
Он полнее познал, .глубину муки, чем они;
Ведь они оценивали ее лишь человеческим взглядом;
Даже проклятый, даже разбойник, чья душа пошла в ад;
По сравнению с Ним разбойники были лишь погибшими человеческими существами.
Своим божественным взглядом созерцая вечность,
Он был одновременно и в самом начале — и там,
Он был одновременно и в самом конце — и тогда.
Он был посреди и вместе с тем на обоих концах.
Он один.
Из всех.
Одним взглядом Он объял свою человеческую жизнь,
Которая, несмотря на тридцать лет, проведенных в семье, и три года, проведенных на людях,
Все еще оставалась невыполненной;
Которая, несмотря на тридцать лет, проведенных в семье, и три года, проведенных с учениками,
Его новой семьей,
Совсем иной семьей,
Его семьей телесной и Его семьей избранной,
И той и другой — телесной, и той и другой — избранной.
Обеими — телесными, обеими — избранными,
Все еще оставалась незавершенной;
Которая, несмотря на тридцать лет работы и три года молитв,
Тридцать три года работы, тридцать три года молитв,
Все еще оставалась незаконченной;
Несмотря на тридцать три года работы, тридцать три года молитв.
Которая, несмотря на тридцать лет плотницкой работы и три года проповедей,
Несмотря на тридцать три года плотницкой работы, тридцать три года проповедей, тайных; открытых;
Все еще оставалась неисчерпанной;
Ведь поначалу Он работал по плотницкой части, по своей профессии.
Он работал, Он состоял в плотницкой артели.
В плотницкой мастерской.
Он был мастеровым–плотником.
И даже был в ту пору хорошим работником.
Потому что Он был в ту пору хорош во всем.
Он был товарищем плотника.
Его отец был хозяином небольшой мастерской.
Он работал у своего отца.
Выполнял надомную работу.
А еще Он видел, Он вновь видел верстак и рубанок.
Верстак. Чурбан, на который ставится кусок дерева для колки.
Пилу и фуганок.
Хорошенькие древесные завитушки, хорошенькие древесные стружки.
Чудесный запах свежего дерева.
Свежесрубленного.
Свежеотесанного.
Свежераспиленного.
И прекрасный цвет, и прекрасный запах,
И чудесный цвет, и чудесный запах.
Дерева, с которого снимают кору.
С которого счищают кожицу.
Как с прекрасного фрукта.
Как с чудесного фрукта.
Который так и хочется съесть.
Только едят его инструменты.
И кору, которая отделяется.
Которая отстает.
Которая счищается.
Которая потихоньку снимается топором.
Которая так хорошо пахнет и у которой такой чудесный коричневый цвет.
Потому что Он любил это ремесло.
Кору, у которой такой чудесный цвет, такой чудесный запах.
Потому что Он любил свое ремесло.
