12. Наблюдать из сердца
Уму очень трудно раскрыть собственную работу. Ум думает, и, думая о том, что происходит, мы не раскрываем истины. Если бы думание приводило нас к истине, все мы к настоящему времени были бы великими мудрецами, потому что наше думание сделало все, на что мы способны; мы продумали все по поводу того, кто мы такие, что мы делаем, как надо это сделать.
Связанность и заблуждения ума яснее всего видны, когда на них смотрят из сердца. Сердце не наклеивает ярлыков, не манипулирует ими; оно просто дозволяет. Оно предлагает то терпеливое, неосуждающее, свободное от привязанности приятие каждого помысла, которое приносит истину. Когда мы отмечаем содержание ума, исходя из теплого простора сердца, нас не захлестывают попытки ума подменить реальность, изменить ее внешность своими постоянными комментариями и рассуждениями. Сердце принимает все это гораздо легче и проще. Когда мы пытаемся ударить умом об ум, он в еще большей степени создает то же самое. Думающий ум превращает в думание целый мир.
Мы привыкли к попыткам контролировать мир умом, контролировать себя своим умом. Но мы не в состоянии контролировать себя умом и все же оставаться целостными. Кто хоть когда-нибудь попал в ум умом? Мы просто пугаемся и сердимся в душе; мы подавили самих себя. Мы перестали выказывать страх или одиночество, но этим одиночества не прогонишь. Это просто сделает боль сокрытой и не столь доступной для того, чтобы мы отпустили ее.
Если же мы наблюдаем из сердца, из этой открытости, – тогда мы наблюдаем из пространства сострадания, которое признаёт ум естественным процессом и даже не судит ни гнева, ни ревности, ни зависти. У него нет корысти в том, чем мы представляемся самим себе или миру. Оно способно услышать любой возможный урок данного момента. В сердце есть место всему.
Те, у кого существует некоторый конфликт между практикой, которая как будто в основном занята работой с умом, как это бывает при медитации внимательности, и практикой, которая кажется занятой по преимуществу работой с сердцем, такой как медитация преданности, обнаружат, что когда мы глубоко переживаем то, что происходит в данный момент, мы осознаем работу целой Вселенной. Тогда мы видим, что «сердце» и «ум» – это термины, удобные для употребления; но они могут оказаться ограничителями нашего понимания, если превратятся в понятия, усиливающие расчлененность ума. Когда ум отбрасывает понятия, он представляет собой не что иное, как сердце. Тогда нет ни сердца, ни ума; тогда существует только наше пространное, естественное бытие.
13. Постепенное пробуждение
Есть образ, полезный для понимания процесса пробуждения; это – плод на дереве. Медленно, медленно зреет он, день за днем, пока наконец не созреет в не упадет с дерева.
Когда мы постепенно пробуждаемся, мы замечаем созревание некоторых качеств ума. Мы можем, например, отметить, что чувство никчемности, недоверия к себе уменьшается, что мы переживаем более глубокий уровень бытия, который не имеет такой тесной связи с запутанностью, повседневной житейской мелодрамы. Мы отмечаем, что множество отрицательных чувств, таких как страх и сомнение, с которыми мы долгое время отождествляли себя, утрачивают свое преобладание по мере того, как ум развивает более широкое осознавание.
Вступив в медитацию внимательности, один приятель, который провел несколько лет в занятиях практикой преданного почитания, сказал мне: «Думаю, мой путь изменился». Единственным ответом, который кажется подходящим для этого случая, был бы такой: путь не меняется; путь всегда лежит в сердце, а меняются только методы.
Мой друг сказал, что он не желает метода, который предлагает лишь постепенное пробуждение; ему хотелось огромной вспышки – и чтобы со всем раз и навсегда разделаться. Это напомнило мне историю про одного дзэнского монаха, который много лет очень усердно занимался практикой, чтобы достичь просветления. Он работал и работал ради просветления; и вот однажды, копая землю в монастырском саду, он подбросил лопатой в воздух камешек; камень ударился о бамбуковый ствол в садовой ограде, и послышался пустой, щелкающий звук. Когда монах услышал этот звук, его понимание природы вещей стало таким глубоким, что он в тот самый миг сделался просветленным. Так вот, что же это было – внезапное ли пробуждение или плод постепенного? Несомненно, он до того много раз бросал камни лопатой, много раз попадал ими в ствол бамбука; но сейчас он дозрел. Те мгновенья, которые возникали раньше, обусловливают степень, до которой мы оказываемся способны усвоить глубину каждого последующего мгновенья. Любое мгновенье могло бы дать нам просветление, если бы мы увидели его тотальность, его сложность, его простоту. Но, похоже, необходимо некоторое время, прежде чем мы достаточно очистим свои внешние чувства и свою обусловленность, освободимся от образцов и восприятий, чтобы просто слышать, просто видеть, воспринимать достаточно глубоко, и смочь понять способ бытия вещей.
Таким образом, постепенное пробуждение не так уж и отличается от внезапного. Рамакришна пользовался образом свежесорванного ореха. Когда его оболочка была еще зеленой, мы могли бы сбить его камнем и с трудом расколоть; но когда орех созрел, для того, чтобы его скорлупа раскололась, хватит и легкого удара. Таково и постепенное пробуждение, в котором мы все принимаем участие: это созревание, так чтобы скорлупа могла отпасть и освободить нас от нашего неведенья, от нашего воображаемого «я» и его неустанного позирования, открыть нас для прямого переживания ума-мудрости.
Аналог этому процессу пробуждения и роста можно найти в тибетском классическом искусстве в форме мандалы. Хотя мандалы представляют собой сложные круговые картины, их можно также рассматривать, как изображения трехмерных лабиринтов. По мере того, как мы продвигаемся к центру мандалы, мы также поднимаемся вверх. Поскольку мы обычно мыслим в двух измерениях, мы думаем, что нам достаточно просто прыгнуть в центр, и это будет внезапным пробуждением. Мы не видим трехмерного пространства, постепенного подъема, созревания, которое происходит сразу повсюду.
Часто, когда мы становимся лицом к лицу с какой-то возникающей вновь и вновь проблемой, мы думаем, что вообще в каком-то смысле дурачим себя, рассуждая о каком бы то ни было пробуждении. «Я по-прежнему не могу наладить взаимоотношения с родителями», или: «Я не в состоянии вымыть посуду, ничего не разбив», или: «Не могу бросить курить», – или что-нибудь еще. Мы воображаем, что продолжаем спать, как спали всегда – «вот я нахожусь в таком же трудном положении, в такой же тягости, в таких же запутанных условиях; ответа нет». Мы не узнаём того, что выросло; а это не что иное, как осознавание своего затруднительного положения.
Прежде мы просто терялись в своей проблеме; теперь мы осознаём, что нам надо с ней работать. Это и есть пробуждение. Когда мы не знаем, что погрязли в проблеме, из нее нет выхода. А когда мы осознаем тот факт, что захвачены проблемой, мы уже освобождаемся. По мере того, как мы начинаем доверять себе и переживать это постепенное пробуждение, – не измеряя и не взвешивая его, не пытаясь пробовать его на вкус, но просто видя его таким, каково оно есть без какого-либо подсчета, – оно терпеливо придает нашим ногам устойчивость на пути.
Практика очень сильно напоминает танец на туго натянутом канате: это равновесие энергий, осознавание, сосредоточенность, приведение в равновесие того, что соответствует данному моменту. В момент забвения мы падаем с этого туго натянутого каната, но только с тем, чтобы приземлиться на другом канате, тоже туго натянутом. Мы падаем каждое мгновенье. И оказывается, что существует только один момент, и этот момент – теперь. В своем пробуждении мы начинаем переживать тотальность данного момента.
Один из последних великих китайских наставников медитации дожил до ста двадцати лет; он умер в пятидесятых годах. В ходе своего учения он потратил десять лет на единственный аспект практики – на то, чтобы обходить кругом горы, что составило один вид практики; и еще десять лет на работу с мантрой в качестве другого вида. Когда он лет семидесяти начал учить, он говорил о терпенье «долготерпеливого ума». По его словам, нам так надо заниматься практикой, словно бы для завершения своей работы у нас было еще много жизней, по крайней мере, девяносто девять, – и при этом не терять понапрасну ни единого мига. Иными словами, у нас целая жизнь, чтобы выполнить работу: но мы не должны попустить, чтобы хоть одно мгновенье этой жизни прошло незамеченным.
Когда мы начинаем работать над собой, у нас появляется склонность осуждать некоторые качества ума или, пожалуй, чувство, что мы достигаем не столь многого, сколько, по нашим представлениям, могли бы. Вначале необходимо много усилий для развития устойчивой сосредоточенности, для того, чтобы приобрести большее осознавание; но есть и усилие другого рода, которое может замедлить наш прогресс, поскольку создает ожидание; а ожидание противоположно терпенью. Ожидание ждет, чтобы что-то произошло; и такое ожидание не будет терпеливым. Истинное терпенье сохраняется в виде свободной от вожделения открытости по отношению ко всему, что приходит в следующий момент. Это спокойная решимость присутствовать, позволить осознаванию появиться, когда ему вздумается.
