совсем другое – смириться со своими «эксцентричными соплеменниками и их неприглядными обычаями» [61], как он выразился в «Кристофере и ему подобных». На родине он осознавал свои глубинные желания, но не видел ориентацию как источник общей, коллективной идентичности, как то, что ты
есть, а не то, что ты
делаешь. И всё же он почувствовал интерес. К концу обеда он был заинтригован настолько, что согласился поселиться в комнате в этом здании, предложенной ему Фрэнсисом.
Институт был очень необычным местом. Здесь открылась первая в Германии сексуальная консультация, она же одна из первых в мире, где посетителей информировали о методах контрацепции и лечения венерических заболеваний (Фрэнсис как резидент в тот момент как раз проходил курс лечения от сифилиса и вместе с тем был членом одной из институтских комиссий и читал лекции по сексуальной этнологии). Первая в мире операция по смене пола прошла в клинике Института, и здесь же находили убежище геи и трансгендеры (оба термина тогда еще не вошли в обиход), образовав одну из первых квир-коммун – доброжелательное сообщество людей разных вариантов сексуальной ориентации. Даже горничными там работали прооперированные транссексуалы. Несмотря на изначальный скептицизм, Ишервуд полюбил это место и остался там почти на год.
На загадочной черно-белой фотографии с одного из знаменитых костюмированных балов в Институте сексуальных наук Хиршфельда в очках с толстыми линзами окружает толпа молодых людей, обнявшихся и растянувшихся друг у друга на коленях. Одеты они подобающе случаю: в смокинги и цилиндры, маски и изысканные напудренные парики. Один персонаж, судя по всему, изображает Марию-Антуанетту – в бальном платье с корсетом и пенящимися атласными юбками и тремя нитями жемчуга вокруг бледной шеи. Пол кого-либо из них (кроме Хиршфельда) на первый взгляд угадать трудно. Всё это выглядит так современно, так знакомо, что мне странно не узнавать эти лица (во втором сезоне сериала «Очевидное» («Transparent») одна из сюжетных линий разворачивается в Институте Хиршфельда, начинаясь буквально со сцены, запечатленной на фотографии). В 1929 году Ишервуд пришел на рождественский бал в макияже и расклешенных брюках, позаимствованных у сутенера. Нарушение правил вызывало у него приятное волнение, а еще волнение у него вызвала встреча с аристократом, которому в наследство достался обширный гардероб бальных платьев. Каждый год «он позволял своим друзьям жадно срывать с него одеяния обеими руками» [62], после чего удалялся домой в роскошных лохмотьях.
Чем ближе Ишервуд узнавал Хиршфельда, тем больше он проникался к нему любовью и даже благоговением. Несмотря на домашний облик, Тетушка Магнезия был прожженным активистом и геем, убежденным, что гомосексуальность встречается во всех культурах и странах мира. В 1921-м, через год после образования Лиги наций, он основал первый Международный конгресс сексуальных реформ (позже известный как Всемирная лига сексуальных реформ). Важно отметить, когда именно это произошло. Европа всё еще не оправилась от насилия немыслимого масштаба. Великая война унесла жизни десяти с лишним миллионов, и еще свежий окопный ужас породил взрыв утопических мечтаний: о мире без войны, о братстве людей, о прекращении конфликтов на почве субъективных разделений по гендеру, классу или национальности. Секс был частью этого – фантазией о любви без болезней и подчинения, свободной по крайней мере от чувства вины и религиозного долга, от извечной привязки телесных актов к греху или потребности в размножении.
С конца девятнадцатого века Хиршфельд вел кампанию против параграфа 175 прусского (а позже немецкого) криминального кодекса, по которому гомосексуальные связи между мужчинами наказывались тюремным сроком до десяти лет. Параграф 175 породил губительную атмосферу страха и стыда, в которой участились случаи шантажа и даже суицида. Самого Хиршфельда к его деятельности в области секса подтолкнуло самоубийство одного из его пациентов в 1896 году: молодой офицер, гей, которого родители принудили жениться, застрелился в первую брачную ночь. В своей предсмертной записке, адресованной Хиршфельду, он говорил, что не смог рассказать родителям о «том, что душит его сердце смертной хваткой» [63].
Многие европейские страны следом за послереволюционной Францией уже столетием раньше упразднили законы против содомии (в Британии, где за содомию до 1868 года приговаривали к смертной казни, законы оставались еще жестче, чем в Германии). Первая кампания Хиршфельда против параграфа 175 провалилась, но с принятием более толерантной конституции Веймарской республики он решил, что время перемен пришло, и в тот же год основал свой Институт. Он поступил хитро: на втором этаже открыл музей секса, где выставил дилдо, плетки и хитроумные штаны-обманки для эксгибиционистов, куда Фрэнсис отвел хихикающего Ишервуда в первый день. Музей привлек толпы посетителей, чей интерес также вызвала коробка для анонимных вопросов о сексе. К началу 1930-х в нее опустили четырнадцать тысяч вопросов, на многие из которых Хиршфельд ответил лично.
Этот сбор информации имел и более важную задачу. Одним из главных вопросов того времени был следующий: является ли гомосексуальное влечение врожденным или же приобретенным и девиантным, патологией вследствие травматического детского опыта или совращения со стороны взрослого? Хиршфельд понял: если он докажет верность первого, то сможет полностью дискредитировать параграф 175, чья аргументация в пользу криминализации гомосексуальности держалась на том, что подобные акты не просто девиантны, дегенеративны и порочны, но – в первую очередь – основаны на добровольном выборе.
Утверждение «ты таким родился», воспетое Леди Гагой, спустя век всё еще остается предметом дискуссий. Многие люди видят свободу не в том, чтобы относиться к своей ориентации как к врожденному качеству, но в борьбе за право вступать в любые взаимно добровольные акты, какие захотят, – эта точка зрения наиболее близка мне самой. Тем не менее в эпоху Хиршфельда защита врожденности, «естественности» ориентации несла в себе реальный освободительный потенциал и надежду на избавление личной эротической жизни от гнета закона.
Разумеется, согласны были не все. В 1926 году Фрейд написал в юбилейном сборнике статей на шестидесятилетие Хиршфельда: «Я всегда выражал убеждение, что жизнь и труды доктора Магнуса Хиршфельда, направленные против жестокого и непростительного вмешательства закона в сексуальную жизнь человека, заслуживают всеобщего признания и поддержки» [64]. Но хотя Фрейд сам сформулировал радикальную идею о существовании инфантильной сексуальности и о том, что она может сохраняться чуть ли не на всю жизнь (так называемая полиморфная перверсия), даже он верил, что целью зрелого секса между взрослыми людьми должно быть продолжение рода. Влечение к своему полу он видел как проявление недоразвитости и отклонения, рассматривал «инверсию» как фетиш, искажение здорового течения либидо. Он не считал гомосексуальность чем-то врожденным и потому естественным, хотя и не мог доказать, что ее можно развить или перенять. Надо сказать, существование этой «инверсии» подрывало всё фрейдовское понимание секса; эта непоследовательность заставила его вновь осознать, как сложно отследить связь между импульсом полового влечения и объектом, на который оно направлено.
В
