У нее умер муж, и с того самого дня она лежала, разбитая параличом. Смерть мужа глубоко потрясла ее, так как в Индии потерять мужа значит потерять саму жизнь. Она не могла выйти замуж во второй раз. Эта женщина была молода, ей было не больше тридцати лет. И всю оставшуюся жизнь (может быть, пятьдесят лет) ей предстояло провести в одиночестве, бездетной.
Раньше она работала, убиралась в домах соседей и стирала чужую одежду, но в ее действиях не было энергии. Пока муж был жив, хотя и болел уже не меньше трех лет, она продолжала работать. Но она видела все признаки корой кончины мужа. Врачи скрывали от нее этот вердикт, но она сама видела, чем скоро закончится болезнь мужа.
Ей удавалось найти силы, чтобы работать и кормиться с мужем. Но в день его смерти она заболела и вот уже: три года не вставала с постели, ее разбил паралич. Соседи приносили ей кое-какую еду, так она и жила. Она стала нищенкой. Я привел ее к себе домой и стал объяснять ей ситуацию: «Если бы у вас действительно был паралич, тогда вы не смогли бы выбежать из дома, даже если бы огонь перекинулся на вас. Паралич не обращает внимание на пожар, он ни за что не оставит вас даже на минуту».
Потом я попросил ее описать свои ощущения во время пожара.
«А я не знаю, что произошло, — пожала она плечами. — Я увидела, что в мебель горит, и забыла обо всем остальном. Я просто выбежала на улицу».
Так она осознала свою трудность. Она вспомнила свое прошлое, мужа при жизни и в миг смерти — все свои муки и страдания, а также предстоящие пятьдесят лет постылой жизни... И вся эта ужасная картина растаяла словно от вспышки молнии! Она убежала из дома. Эта женщина оказалась здесь и сейчас. Пожар свел ее сознание в одну точку, а настоящий миг.
«Я скажу, что вам делать, — решил я. — Не обращайте внимание на болванов. Если в этой местности женщинам запрещают выходить замуж повторно, я приложу все усилия, чтобы вы переехали в другое селение. У меня друзья повсюду в Индии. Вы молодая и красивая женщина. Вы может снова выйти замуж и возродиться к жизни».
Сначала она отказывалась, потому что не хотела нарушать традиции, потрясать устои общества. Но я не из тех, от кого можно запросто отделаться. Если я что-то решил, то меня не избежать... Я стал заниматься только этой женщиной. Преподаватели и мои студенты спрашивали меня: «Зачем вы печетесь о ней? Она не хочет уезжать, забудьте о ней».
«Вовсе нет, — отвечал я. — Она хочет уехать, но ей не хватает мужества. Мне нужно уговорить ее. Жизнь бросила мне вызов, я должен убедить ее. Не будет мне покоя, пока она не выйдет замуж и не повеселеет».
Через восемь дней, не больше, я все уладил. У меня был слуга. Он видел, что я бьюсь впустую, и однажды утром сказал мне: «Господин, вам приходится туго, поэтому я не сплю. Если хотите, я готов помочь вам».
«Ты отвечаешь за свои слова?» — спросил я.
«Если вы велите мне прыгнуть в колодец, я так и поступлю, — ответил он. — Я не хочу видеть ваши мучения. Говорите, что делать».
Тогда я поженил эту женщину и своего слугу. Чтобы защитить ее от горожан, я поселил ее в своем доме вместе с ее новым мужем. Она же была замужем за моим слугой, поэтому я сказал ей: «Живите в моем коттедже».
Я один жил в одном из просторных домов, которые правительство предоставляет профессорам. «Живите долго и счастливо, — сказал я им. — Я одинок. Пусть весь дом будет принадлежать вам, а сам я ограничусь своей комнатой. Не смущайтесь».
И женщина расцвела. Когда я спустя полгода уезжал из Раджпура, она совершенно преобразилась, а ее новый муж был счастлив.
Слуга признался мне: «Я женился на ней из сострадания и из сочувствия к вам, ведь вы могли заболеть после всех этих переживаний. Но она оказалась драгоценностью. Я полюбил ее и всю оставшуюся жизнь буду благодарен вам, ведь прежде я даже не помышлял о своей женитьбе. Я беден и с трудом зарабатываю себе на хлеб. Как мне жениться, завести детей, содержать дом? Но вы разрешили все мои трудности».
«Живите в этом доме, — посоветовал я. — Я поговорю со следующим профессором, который поселится здесь, и объясню ему вашу ситуацию. Он тоже одинок, поэтому не думаю, что вы столкнетесь с затруднениями. А если что не так, тогда я просто останусь. Сначала я постараюсь уговорить его оставить вас здесь на постоянное жительство, а потом уеду».
Но профессор дал согласие уже во время телефонного разговора: «Раз такое дело, пусть живут, а я ограничусь комнатой, как и вы, ведь я тоже одинок».
«Прекрасно! — обрадовался я. — Вы будете жить в городке лет пять-шесть, а я не могу остаться. В ином случае мне пришлось бы просить правительство позволить мне жить здесь. Дело в том, что мне дали неправильное направление. В здешнем колледже для меня нет работы, потому что у меня другая специализация. По большому счету, студентам мои знания ни к чему».
Профессор, которому предстояло поселиться в доме вместо меня, задал мне вопрос: «Как быть?»
«Просто живите в свое удовольствие, — ответил я. — А я тоже буду радоваться. Пусть чиновники сами во всем разберутся, вам суетиться не надо. Правительство прислало вас, пусть оно и думает, как быть».
Чиновники вспомнили обо мне спустя шесть месяцев, какой пустяк. И тогда я уже не мог оставаться в колледже, поэтому попросил профессора поселиться в моем доме. Он оказался замечательным человеком. Спустя два года я снова приехал в университетский городок и увидел, что он относится к моему слуге и его жене еще более деликатнее, чем я. Супруги были счастливы и ни о чем не жалели.
«У вас еще случались приступы паралича?» — спросил я жену моего слуги.
«Нет! — махнула она рукой. — Больше ни разу. За два года я не заболела даже ангиной. Я вообще больше не болею».
Мои коллеги (когда я был студентом или сам читал лекции в университете), всегда чувствовали, что я не принадлежу к их поколению.
Однажды я случайно вошел в комнату отдыха в университете. В углу комнаты я увидел незанятый стул. И я сел на этот стул. Потом я всегда удивлялся, что на нем никто не сидит.
«В чем дело?» — спросил я какого-то технического работника.
И он объяснил: «Как только вы сели на этот стул, всем расхотелось сидеть не только на нем, но и на ближайших стульях. Никто не хочет беспокоиться вас. Никто не хочет спорить с вами. Люди боятся вас».
«Как странно! — удивился я. — От меня никто не видел ничего дурного!»
Старый работник усмехнулся: «Вы безвредный, но у вас с местными преподавателями нет общей темы разговора. Они профессора, но все равно болтают о студентках, сплетничают... Они постоянно советуются, как бы подложить свинью коллеге. Они вечно интересуются политикой, университетскими дрязгами. Но в вашем присутствии они не станут заводить такие разговоры, они постесняются».
Очень редко кто-нибудь подходил ко мне и спрашивал: «Можно мне посидеть рядом с вами?» «Это общая комната отдыха, — отвечал я. — Стулья мне не принадлежат».
«Каким-то образом вы занимаете три стула слева и три стула справа, — отвечали мне. — Получается, что вы сидите сразу на семи стульях. Люди сторонятся вас. Мне тоже лучше поберечься. Но сегодня все стулья заняты. Мне неудобно беспокоить вас, но нельзя ли мне присесть ненадолго?»
«Сидите где угодно! — восклицал я. — А если вам хочется поболтать о любовных похождениях, то я к вашим услугам!»
«Нет, — съеживался профессор. — Я не хочу ни о чем разговаривать с вами. Мне просто хочется немножко посидеть в тишине».
«Отлично! — говорил я. — Именно этому я учу людей: сидеть в безмолвии».
Стоит в обществе появиться одному единственному необусловленному человеку, и он становится эпицентром внимания. Куда бы он ни отправился, повсюду он носит свою уникальность. И приблизиться к нему смогут очень немногие люди.
Вы не найдете мою фотографию в университетском альбоме. Декан пригласил меня позировать вместе с моими коллегами для ежегодного фотоснимка всей кафедры философии, а я ответил ему: «Вы такой старый! Неужели вы до сих пор интересуетесь фотографиями?»
С тех пор меня фото-сессии меня никто не приглашал. Они сами прекрасно понимали, что ведут себя как дети. А декану было почти шестьдесят лет. Зачем ему фотографироваться?
Однажды я встретил своего преподавателя Ранада. Он постарел и находился уже в пенсионном возрасте. «Может быть, вы помните студента, который заслужил сто очков, но вы дали ему всего лишь девяносто девять баллов?» — спросил я.
«Конечно, помню, — отозвался Ранад. — Такой случай был в моей жизни лишь раз. Я никогда не ставил студентам больше тридцати трех баллов. Вы и есть тот самый студент?»
«Да, — ответил я. — Я пришел сказать вам, что ваша принципиальность ничего не доказала мне. Вам следовало дать мне сто баллов. Чего вы боялись? Вы испугались того, что люди заподозрят вас в том, что вы мне покровительствуете? Вы даже не знали меня».
