Ки-но Цураюки - Дневник путешествия из Тоса (Тоса никки)

Это никак не значит, что она стремится позабыть дочь; это должно означать, что, отдохнув немного от чувства тоски, она станет тосковать с новой силой.

Пока, переговариваясь так или погрузившись в задумчивость, мы продвигались вперед, внезапно подул ветер, и, сколько ни старались гребцы, корабль все отступал, отступал назад и едва не затонул.

— Эти пресветлые боги из Сумиеси, — промолвил кормчий, — известны, наверное, вам.[62] Чего-то, видимо, им захотелось.

Какие-то они новомодные[63]. Вот кормчий говорит:

— Извольте поднести нуса.

Как он и сказал, подносят нуса. И хотя исполнили все это, ветер ничуть не перестал. Все больше дует ветер, все больше встают волны, ветер и волны становятся опасными, и тогда кормчий опять говорит:

— Ваш корабль не двигается потому, что нуса не удовлетворяют богов. Теперь поднесите им такого, что должно их обрадовать!

Опять сделали, как он сказал.

— Как нам поступить! — говорили мы. — Даже глаза у человека два, а зеркало у нас одно-единственное[64]. Но поднесем и его! — И когда с этими словами бросили его в море, стало жаль. Но как только это сделали, море стало гладким, как зеркало, и тогда кто-то сложил стихи:

Это совсем не те боги, которых называют богами Суминоэ, травы забвения и прибрежных молодых сосенок[65]. В зеркале мы явственно увидели сердца богов. А сердце кормчего было таким же, как священные сердца богов[66].

День 6-й. Отправившись от того места, где бакен, причаливаем к Нанива и входим в дельту реки. Все путники, даже старухи и старики, сложив ладони у лба[67], так радуются — больше некуда. Преклонных лет дама с острова Авадзи, что страдала морской болезнью, радуется, говоря: "Близко уже столица!" Подняв голову от корабельного днища, она произносит:

Все изумились, потому что произнесла это дама, от которой никак не ожидали. Среди других и старший корабля, сам чувствовавший себя плохо, в крайнем восхищении сказал:

— Как непохоже, что вы были измучены морской болезнью!

День 7-й. Сегодня корабль углубился в дельту реки, и, пока поднимался на веслах по течению, река все мелела, и мы совсем замучились. Подниматься кораблю очень трудно. Между тем старший корабля, будучи от природы человеком неотесанным, с такими вещами, как стихи, не был знаком совершенно. Однако же, восхищенный стихами почтенной дамы с Авадзи или же ободренный приближением к столице, с трудом сочинил неуклюжие стихи. Вот эти стихи:

Это он, должно быть, из-за болезни так сочинил. Одним стихотворением он не довольствуется, и вот еще одно:

А это стихотворение наш старший произнес, не в силах, должно быть, сдержать радость приближения к столице. "И все-таки, — сетует он, — получилось хуже, чем стихотворение почтенной дамы с Авадзи. Жаль. Лучше бы мне молчать". Между тем наступила ночь, все уснули.

День 8-й. По реке подниматься по-прежнему трудно; остановились поблизости от места по названию Придворный выпас Торикаи[68]. Сегодня вечером у старшего на корабле поднялась обычная его боль, и он очень страдал. Один человек принес рыбы свежего улова. Ответное дарение сделали рисом. Мужчины украдкой переговариваются: "Никак, "выуживают по луфарю на рисинку""[69]. Такие обмены уже случались в разных местах. А сегодня рыбы не употребляем: начинаем поститься.

День 9-й. В нетерпении еще до рассвета принялись тянуть корабль вверх по реке бечевой, но только воды в реке нет, и мы еле-еле тащимся. Между тем достигаем места под названием Развилок, что у пристани Вада[70]. Нищие просят рису, рыбы и других припасов. Подаем. Пока тянем так вверх по течению свой корабль, проходим мимо монастыря Нагиса. Этот монастырь, если вспомнить старину, был интересным местом. Сзади, на холме, сосновые деревья, а во внутреннем дворике распустились цветы слив. Люди здесь рассказывают: "Это — место, которое в старину слыло знаменитым": "Это как раз то место, где покойный ныне тюдзе[71] Аривара-но Нарихира, сопровождая ныне уже тоже покойного принца Корэтака[72], сложил такие стихи:

Теперь же один из тех, кто побывал здесь сегодня, сложил такие стихи, подобающие этому месту:

А еще один сложил так:

Обмениваясь стихами, мы поднимаемся по течению и радуемся приближению к столице.

Ни у кого из тех, кто едет теперь в столицу, в пору нашего отъезда из нее не было детей. Там, в провинции, у некоторых родились дети. Когда корабль останавливается, все они с детьми на руках сходят на берег. Видя это, мать того, прежнего ребенка, не в силах сдержать свою скорбь, произносит сквозь слезы:

Каково же отцу это слышать! Только ведь и слова такие, и стихи произносят отнюдь не потому, что так нравится. Говорят, что и в китайской земле, и у нас это делают тогда, когда нет сил сдержать свои переживания.

Сегодня вечером останавливаемся в месте по названию Удоно.

День 10-й. Случилась помеха, и мы не поднимаемся.

День 11-й. Дождь немного пошел и перестал. Все так же поднимаясь по течению, мы увидели, что на восток от нас лежат горы. Спрашиваем у людей, и нам говорят: "То храм Яхата"[73]. Услышав это, все радуются и возносят молитвы.

Виден мост Ямадзаки[74]. Радости нашей нет пределов. Здесь, в окрестностях храма Соодзи[75], ненадолго останавливаем корабль и держим совет о разных вещах. По берегу, возле этого храма, много ив. Один человек, глядя, как эти ивы отражаются на дне реки, сложил стихи:

День 12-й. Стоим в Ямадзаки.

День 13-й. Все еще в Ямадзаки.

День 14-й. Идет дождь. Сегодня посылаем в столицу за повозками.

День 15-й. Сегодня притащили повозки. От корабельной неустроенности переезжаем с корабля в дом к одному человеку. В доме у этого человека нам как будто рады, постоянно угощают. При взгляде на этого хозяина и на то, как хороши угощения, приходят дурные мысли[76]. Всячески отдариваемся. Манеры владельцев дома приятны и учтивы.

День 16-й. Сегодня вечером едем в столицу. Взглянув мимоходом, мы видим, что и изображения шкатулок на лавочках Ямадзаки, и форма огромных крючков перед лавками на излучине реки нисколько не изменилась. Но ведь говорят же: "Не понять привязанностей торгаша"[77].

И вот, когда мы ехали в столицу, то в Симасака один человек устроил нам угощение. Вряд ли это непременно нужно было делать. Однако теперь, когда мы приезжаем домой, люди и стали такими, в отличие от того времени, когда мы отправлялись в путь[78]. Отдарили и этого.

Мы решили, что в столицу въедем, когда наступит ночь, поэтому и не спешим. Тем временем всходит луна. Через реку Кацура (Багряник) переправляемся при лунном свете. Люди говорят: "Эта река — не то что Асука (А Завтра?): у нее ведь не изменились совсем пучины и стремнины"[79]. А один человек слагает стихи:

Другой человек произнес:

А еще один человек произнес:

С избытком радуемся столице, вот и стихов получается избыток.

Наступила глубокая ночь, поэтому вокруг ничего не видно. Радуемся, что вступили в столицу. Когда мы, добравшись до дома, въехали в ворота, от луны сделалось светло и стало очень хорошо видно. Все разрушено и поломано невозможно сказать как, — даже больше того, что мы слышали. Сердце человека, которому было поручено присматривать за домом, тоже находилось в запустении. Он сам просил поручить ему присмотр, потому что у нас с ним как бы один особняк, только разделенный изгородью. И все же после каждого известия ему постоянно посылали подарки. Правда, нынешним вечером "о таких вещах громко говорить не полагается. И хотя хозяин выгладит очень огорченным, он намерен выказать благодарность.