во имя всех богов, он взялся, недоумевал паникующий Пизон – уже вырвал бурдюк у Дульция. — Ты не
посещал выгребные ямы, Пизон. — Тон Тулла был угрожающим. — Где ты
это украл?
— Он мой, господин. Я вернулся за ним… я подумал, что тост за
Германика будет уместным. Знаете, после того как он сегодня привел нас к
победе. — Голос Пизона затих.
Тулл подошел ближе и встал прямо перед Пизоном. — Ты думаешь, я
вчера, мать твою, родился?
— Нет, господин. — Во рту у Пизона пересохло. По обе стороны его
товарищи стояли неподвижно, как столбы. Кража у другого солдата была
серьезным преступлением, и все это знали. С глубокой древности
преступника забивали до смерти его товарищами по палатке. Сейчас же, как
правило, в качестве наказания назначалась порка и лишение жалованья, но
это не означало, что смертный приговор невозможен.
Тулл прижался лицом к лицу Пизона. — Скажи, пожалуйста, что в
Пятом ты ни у кого не брал.
— Конечно нет, господин.
— Не надо мне врать, личинка! — Тулл ткнул Пизона указательным
пальцем в грудь раз, другой. — Где. Ты. Взял. Это?
— В палатке преторианцев, господин.
Было неслыханно, чтобы их центурион потерял дар речи. Пораженный, Пизон смотрел, как рот Тулла открывается и закрывается.
— Понятно, — сказал наконец Тулл. — Я понимаю.
Страх Пизона усилился. Это был конец. Его последние воспоминания
будут о кулаках и подбитых гвоздями калигах, которые будут бить и
втаптывать его в небытие.
К его изумлению, Тулл высоко поднял бурдюк. — Если это от тех
придурков, мне лучше попробовать.
Глаза Пизона метнулись к Метилию, пока Тулл пил. Что это значит?
Пытался сказать он, без слов. Пожимание плечами Метилия «не знаю» не
помогло.
— Неплохо. Это уж точно лучше, чем моча, которую вы обычно пьете,
— сказал Тулл, причмокивая.
200
— Э-э, да, господин. — В ужасе Пизон все еще понятия не имел, что
произойдет дальше.
Тулл сделал еще один глоток. Все искоса наблюдали за происходящим.
Удар! Бурдюк влетел Пизону в грудь. Он инстинктивно подхватил его.
— Выбросьте мех, когда он опустеет. Далеко от наших палаток. —
Тулл был уже в нескольких шагах от него. — Ты покупаешь выпивку в
первую ночь в «Быке и Плуге». Всю ночь.
— Да, господин! — «Нельзя отрицать этого», — подумал Пизон, ухмыляясь. «Их центурион был лучшим во всей кровавой армии».
Глава XXXI
Слабый свет на востоке предвещал восход солнца, но над землей все
ещё царила тьма. Воздух был прохладным, освежающим – мир отличный от
резких перепадов температур. Обрывки тумана покрывали открытые участки
земли. На травяных кочках блестела роса; она капала с покачивающихся
травинок. Из мрака вырисовывались высокие и угрожающие деревья.
Изящные, осторожные олени паслись по двое и по трое, поднимая головы
через равные промежутки времени, чтобы проверить, нет ли опасности.
Арминий возвращался на поле битвы с Гервасом и дюжиной воинов.
Спутники Арминия были настороже, реагируя на малейший звук, но он, движимый сильным горем и непреодолимым гневом, не смотрел ни вправо, ни влево.
У него не было покоя. К концу предыдущего дня битва была
проиграна, он был так измотан, что едва мог говорить. Милосердный сон не
пришел к нему. Ни наступление темноты, ни восход луны не изменили
ситуацию. Разъяренный, расстроенный, горящий желанием отомстить, он
наблюдал, как она медленно и постепенно прокладывала путь по небу. Он
лежал без сна, пока из леса доносился крик совы, а холодный воздух
наполняли
стоны
раненых.
Измученный
упущенными
шансами,
встревоженный огромными потерями своей армии и мучаясь от раны, он всю
ночь ворочался на своем мокром от пота одеяле.
Теперь его взгляд с суровыми глазами на осунувшемся лице блуждал
по земле перед ним, выискивая движение, любой признак врага. Время от
времени он оглядывался на своих отстающих сопровождающих. — Не
отставайте, ублюдки! — прорычал он.
Пристыженные, они сократили разрыв, но ничего не сказали.
«Неприятно возвращаться на поле битвы, где потерпел поражение, плохая примета», — подумал Арминий. К тому же опасно. Восточный
горизонт уже окрасился красным. Германик, возможно, и не оставил здесь
солдат, но они
