до нескольких месяцев. Сначала сотрудники библиотечного химико-аналитического центра определяют время создания рукописи, затем Мимори и Аянэ консультируются с мировыми экспертами в различных областях науки и искусства.
Результаты экспертизы подтвердили авторство Леонардо. Вот только вывод этот касался лишь одного из найденных листов. Прочие содержали ученические записи. Особенности почерка позволили предположить, что принадлежали они перу Арольдо да Орено, который находился при Леонардо, перешагнувшем рубеж тридцатилетия, в период его пребывания в Милане. Гипотеза родилась довольно быстро, поскольку в сравнении с записями всех прочих учеников Леонардо эти отличались особенно незрелым, по-детски неловким стилем письма. Арольдо, в ту пору еще подросток, не входил в число наиболее выдающихся последователей гения. Однако Леонардо был пленен как невинностью его речей и поступков, так и красотой, которую все почитали «ангельской».
Не успел Сю вкатить кресло по пандусу наверх, как решетчатая дверь распахнулась. И из дома высунулся непрезентабельный мужчина лет сорока — сорока пяти, выражением и детскими чертами лица похожий на Ханэхито. Позади него показалась молодая женщина. При виде Фуко и Сю мужчина удивленно открыл рот:
— Оп-па!
— Не смейте без спроса заходить в дом! — тут же пронзительно завизжала Фуко.
Мужчина торопливо выскочил на улицу, но женщина, услышав крик, застыла в дверях. Изящная укладка каштановых волос, легкий макияж, поблескивающие на туфельках-мюлях стразы — все это плохо вписывалось в атмосферу традиционного японского дома. Ее реакция, похоже, разозлила Фуко еще сильнее.
— Вламываться в дом, когда хозяев нет… Решили, раз я одной ногой в могиле, так можно вести себя будто ворье?
Женщина дернулась и покинула прихожую. Обвинение и правда прозвучало хлестко. Мимори замер в изумлении, а Ханэхито поспешил вмешаться:
— Кэнъити, сообщай, пожалуйста, заранее, когда собираешься приехать. Ты же знаешь, бабушка не любит, если в ее отсутствие кто-то без спросу заходит в дом.
— Серьезно? Я же тут родился и вырос! Почему я должен каждый раз просить разрешения, чтобы войти? Ладно, оставим. Лучше подумай над тем, о чем мы с тобой в прошлый раз говорили. Это важно, отец.
Услышав просьбу сына, Ханэхито нахмурился:
— Я ведь уже сказал тебе, что отказываюсь.
— Да там опять все поменялось! Теперь условия еще выгоднее. Понимаешь? Ты просто послушай!
Обернувшись к мрачнеющему Ханэхито, Сю предложил:
— Профессор, наш с вами разговор вполне можно перенести на другой день.
— Но как же, Сю-кун…
— Я в ближайшее время уезжать никуда не собираюсь. Так что свяжитесь со мной, пожалуйста.
С этими словами Сю отошел от кресла-коляски. Его место занял Кэнъити: энергично толкая кресло перед собой, он вернулся обратно в дом.
— Не трогай кресло! — завопила Фуко, но остальное прозвучало уже неразборчиво.
Ханэхито тяжело вздохнул:
— Мне очень жаль, что так получилось. Давайте тогда отложим до лучших времен, — затем обратился к спутнице Кэнъити, которая явно не знала, куда себя деть: — Зайдете?
Та пожала плечами:
— Воздержусь. В моем присутствии даже мирная беседа миром не кончится.
Ханэхито кивнул и зашел в дом. Снаружи остались Сю, Мимори и дамочка в мюлях. Весьма неожиданный поворот событий. Мимори, до сих пор не совсем понимая, что происходит, замер в растерянности.
— Вот ведь карга! Чтоб ей сегодня же окочуриться! — прошипела женщина, едва закрылась решетчатая дверь. И тут же, безо всякого перехода, сообщила Сю: — В курсе, что старухе уже сотня лет?
«Сто лет?» — удивился про себя Мимори. А Сю спокойно подтвердил:
— В курсе, спасибо.
— В лицо людей ворами называет, а сама-то? Сто лет небо коптит, сколько денег уже из пенсионного фонда высосала! Самая настоящая воровка и есть!
От этих едких замечаний Мимори сделалось не по себе. Фуко и правда выразилась резко, но эта особа ей не уступала.
Зато Сю сохранял полную невозмутимость. Его благодушие, видимо, настроило женщину на дружеский лад, и она доверительно продолжила:
— Но вот папаша у Кэна не дурак, верно? Говорят, почетный профессор какого-то там университета. Чем же он занимается-то…
— Восточной литературой Новейшего времени.
— Да-да! Чем-то таким. Эх, если бы Кэну хоть процентик папашиного ума достался, было бы вообще замечательно.
Оставалось только гадать, какие отношения связывали их с Кэнъити, но, очевидно, не самые безоблачные. Не обращая внимания на вытянувшуюся физиономию Мимори, женщина снисходительно улыбнулась:
— Хотя чего там умный папаша с музейчиком своим тянет? Ну нет у него миллионов на поддержание этого сарая. Умный, умный, а все равно ничего не смыслит.
— …
— Дед Кэна, похоже, изучал что-то, ну а бабка выстроила этот музей, чтобы сохранить результаты мужниных трудов. Но популярностью музей не пользуется, да и вообще никому не нужен, старики только деньги на него зря переводят! Глазам не поверю, если сюда посетители заявятся!
«Никому не нужен». Мимори ее слова задели за живое.
— Лучше бы вам деньгами помогли, верно? — спросил Сю с той же лучезарной улыбкой.
— Конечно! Вообще этот участок можно очень выгодно продать!
— И мешает сделке только милый сердцу Фуко-сан музейчик.
Глаза у дамочки забегали. Возможно, спохватилась, что наговорила лишнего, не разобравшись толком, что за человек перед ней. Улыбка с ее лица моментально сошла. Пробормотав: «Я не о том», она поспешила отойти подальше от Сю. Потом буркнула:
— Пойду на вокзал, чаю попью. Хорошего дня, — и была такова.
Оставшись наедине с Сю, Мимори бросил в его сторону испытующий взгляд.
— Лот номер восемьдесят четыре. На этот раз твой заказчик — Вакаумэ Ханэхито?
— Если точнее, у меня два заказчика: профессор и Фуко-сан. Думаю, подруга Кэнъити в чем-то права. Они хотят приобрести источник, который привлечет к музею внимание и тем самым вернет его к жизни.
Сю толкнул стеклянную дверь и вошел в музей.
В стоявших слева и справа витринах лежали старые записные книжки и стопки исписанной бумаги, их дополняли развешанные по выставочным панелям репродукции самых известных работ Леонардо, включая «Мону Лизу», и какие-то тексты, напоминающие экспертные заключения. Все тексты, очевидно, были составлены самим Вакаумэ Тацуо и при беглом осмотре казались записями личных впечатлений обывателя — никаких свидетельств того, что взгляды автора получили признание в научной среде, Мимори не находил. И поначалу решил, что перед ним заурядная любительская коллекция, но по мере знакомства с выставкой это впечатление начало сменяться восторгом.
Были там и факсимильные издания ранних работ о Леонардо — начиная со второй половины девятнадцатого века они выходили буквально одна за другой, — и довоенные исследования по теме, и даже иллюстрированные каталоги различных выставок. По правде говоря, перед войной в Японии произошел небывалый всплеск интереса к Леонардо. И хотя в экспозиции отчетливо ощущались связанные с войной националистические настроения, исторические источники того времени, собранные в одном месте, производили довольно сильное впечатление. В музее имелся даже номер литературного журнала «Сиракаба», издававшегося еще в годы эры Тайсё, и выпуски иллюстрированного новостного еженедельника «Асахи Гурафу» самого начала эры Сёва14. Все включали специальные подборки материалов о Леонардо. Получалось, что выставка эта рассказывала не столько о достижениях самого Вакаумэ, сколько об истории посвященных Леонардо исследований.
— Рукописи Леонардо оказались в центре всеобщего внимания в девятнадцатом веке, тогда же стало развиваться искусство фотографии. Вакаумэ Тацуо изучал наследие мастера в основном по фотографическим снимкам, и, насколько можно судить, занимали его прежде всего тексты Леонардо и его стиль письма.
— К слову, хотел спросить. После войны Вакаумэ Тацуо к своим исследованиям уже не возвращался?
Сю искоса глянул на Мимори.
— Он погиб. На войне. Его призвали на фронт и отправили на южные острова. Когда он умер, ему было тридцать три. От него, говорят, ни одной косточки не осталось.
Погиб на войне… Мимори примолк, а Сю бесстрастно продолжил:
— Фуко-сан в то время исполнилось двадцать пять, и она уже вынашивала ребенка, Ханэхито… ныне — профессора. Но Тацуо умер, так
