нем черные очки, несмотря на то что на улице темно. Светлые волосы убраны за уши. Черный костюм, в котором он был на похоронах.
— Запрыгивай, — говорит он и поднимает стекло.
Какое-то время мы едем молча. На Садовом кольце Алекс прибавляет скорость и наконец снимает очки. За окном мелькают автобусные остановки, фонари, люди.
— Я в ахуе. Я в полном ахуе, — говорит Алекс, — я не могу поверить во все это! Я просто не могу понять как. Это пиздец какой-то! Блядь, мы виделись две недели назад. Ну, как виделись — я видел ее. Она с кем-то сидела в «Кофемании» на Никитской. На веранде.
— С кем?
— Я не знаю.
— Вы общались?
— Нет, говорю же: она сидела на веранде. Я был внутри. Я видел ее через стекло. Окно, в смысле.
— Ну махнул бы ей. Кинул сообщение, что ты тоже там.
— Хочешь покурить?
— Я недавно курил.
— Я не про сигареты, дурачок.
Алекс достает из нагрудного кармана пиджака свернутый косяк и проворачивает его в пальцах, одновременно держа руль. Машина въезжает в туннель в районе Таганки, и по черным очкам Алекса, лежащим на торпеде машины, быстро бегут желтые огни.
— Мы куда вообще едем-то? — спрашиваю я.
— Похуй куда. Мы давно не виделись, — отвечает Алекс и кладет косяк рядом с коробкой передач. — Ты голоден?
— Немного. А ты?
— Мы у Светы поели.
— Как посидели вообще?
— Обычно. Нет, не обычно. Все-таки не обычно. Ты че не приехал?
— Я вырубился, — отвечаю я и смотрю в зеркало заднего вида на уменьшающиеся огни туннеля и фары белой машины, которая перестраивается в наш ряд.
На смотровой площадке на Воробьевых горах Алекс затягивается и выдувает дым в сторону Лужников.
— Ты помнишь, как мы здесь после школьного выпускного пили? — спрашивает он.
— Конечно. Кажется, что это все было недавно.
Алекс посмеивается. Смотрит куда-то под ноги. Снова затягивается.
— Ты знаешь, это было хорошее время, — говорит он. — Мы тогда еще не понимали.
— Что именно? — спрашиваю я.
— Ну вот это все. Как тебе сказать-то, не знаю.
— Скажи, как есть.
— Что все мы разбежимся, что ли. Или как по-другому сказать?
Он передает мне косяк. За спиной проносятся две машины. За ними — спортивный мотоцикл.
— Мне недавно снилось, что мы всей компанией были в кинотеатре и смотрели какую-то тупую комедию, — говорит Алекс. — Только Артема не было. И ты все время проверял телефон, а мы тебе говорили, что ты задрал уже и его надо вырубить. Мира смеялась громче всех. Ты как думаешь, где она сейчас?
Я не знаю, что ответить.
Мы долго сидим и вспоминаем какое-то общее для всех прошлое. Иногда мне даже кажется, что мы в нем. В том самом раннем июньском утре на дорогах появляются оранжевые поливальные машины, кто-то из нас привязал к дереву ленту выпускника. Мы пьяные и укуренные. Нам кажется, что этот день никогда не кончится. Вот Мира со Светой и Ксюшей позируют Артему, Алекс лежит на траве, а Катя босиком идет по ограждению, на котором я сижу. Она садится рядом и смотрит куда-то вдаль. Потом резко вскакивает и бежит фотографироваться. Я закрываю глаза и ничего не чувствую.
— Поехали, я доброшу тебя до дома. Холодно.
— А ты с кем тогда в «Кофемании» был? — спрашиваю я, не открывая глаз.
— А это важно? — спрашивает Алекс.
Звонит телефон, и отец выходит из-за стола. Пока жду заказ — пролистываю инстаграм. За несколько минут в ленте вижу как минимум три публикации о том, что кто-то пропал. Фотографии молодых людей, наверняка им нет еще и двадцати пяти, они улыбаются, а рядом информация: время и обстоятельства, когда последний раз их видели. «Ушел из дома и не вернулся». Два парня и девушка. Один из них кажется мне знакомым, но вспомнить, где я с ним мог пересечься, не выходит. А может, просто ошибаюсь. «Мы все куда-то исчезаем». Потом смотрю на отца, как он у окна с кем-то говорит по телефону. На руке вижу красную нить, которую он никогда раньше не носил. Кажется, что он сильно похудел и еще сильнее поседел. С ним кто-то здоровается, он кивает в ответ. Потом смотрит на дисплей телефона и кладет в карман. Возвращается к столу.
— Извини, работа. Ты как? — говорит он.
— Ничего, — отвечаю ему и отчего-то тру переносицу.
Отец заказывает кофе.
— Ты есть не будешь? — спрашиваю его.
— Не хочется, — отвечает он, — но ты поешь. Рассказывай. — Пристально смотрит на меня.
— Что?
— Ну, что у тебя интересного в жизни? Как учеба? Есть ли девушка? Не собираешься ли вернуться? — последнюю фразу он говорит с какой-то потерянной надеждой.
— Учеба хорошо вроде. Девушки… нет.
— Денег хватает?
— Угу.
— Как ма…
— Мама? Она хорошо.
Официант приносит пасту и подливает в стакан воды.
— А как Нина?
Отец раздраженно смотрит на меня.
— Послушай, — говорит он, — мы с тобой не виделись два года, ты ничего не хочешь обсудить поинтереснее?
— К примеру? — Я принимаюсь за пасту, и она мне кажется безвкусной.
— К примеру, твою жизнь. — На слове «твою» он делает ударение и смотрит на меня, а я делаю глоток воды и думаю, как вовремя официант ее подлил в стакан.
— Слушай, ну, у меня все хорошо, я бы и остался там сейчас, но… — замолкаю я.
— Я тебя прекрасно понимаю, это ужасная трагедия. — Отец крутит в руках телефон. — Если бы не командировка, я простился бы. Как жаль, что все так.
— Куда летал?
Он какое-то время думает, что ответить, а потом неискренне произносит:
— Питер.
— А Нина что?
Отец напрягается.
— Что Нина?
— Ну, с тобой летала?
— Зачем?
— Ну… не знаю.
— Послушай, мы два года не виделись, и ты решил встретиться со мной, чтобы как-то подъе… поерничать, что ли?
— Я просто поинтересовался.
— Нет, тебя интересует только… — Отец недоговаривает.
— Что?
— Ты не изменился!
— Да смена страны ничего не меняет, ничего! — чуть громче говорю я и продолжаю есть свою пасту.
— Кого-то меняет, а кого-то нет.
Мне становится неуютно, ясно, что разговора у нас не выйдет, и не понимаю, зачем я согласился на обед с ним, когда мог не соглашаться.
— Я оплачиваю твою учебу. Я тебе перечисляю каждый месяц деньги, ты там делаешь непонятно что, а потом, спустя два года, ты приезжаешь и нашу встречу превращаешь в дерьмо! — говорит он.
— Я мог учиться и здесь и работать, если бы…
— Если бы что?! — Отец смотрит мне в глаза.
— Если бы не Нина, — говорю ему в лицо.
Отец наклоняется и пристально смотрит мне в глаза — от этого взгляда становится не по себе.
— Во-первых, она тебе не Нина, — командным тоном говорит он, — а во-вторых… Ты уехал потому, что здесь ты, удолбанный, человека на тот свет отправил!
Два года
