назад у Светы дома была большая вечеринка. Казалось, летний вечер не закончится никогда, по крайней мере, так всем хотелось. Народу было столько, что для того, чтобы выйти во двор, нужно было с кем-то соприкоснуться, как в клубе. Алекс принес много разного, и всем было хорошо. В какой-то момент мне даже показалось, что я начал отрываться от земли и
парить над бассейном, в котором на розовом единороге плавала Катя. Я видел ее сверху, и она махала мне рукой, потом будто бы показала, чтобы я спустился на землю. Во мне тогда были таблетки и немного травы. Чуть позже я зашел на кухню за выпивкой и увидел, как теряет сознание Ксюшин бойфренд. Когда он упал навзничь и затрясся в каком-то припадке, ко мне начало возвращаться сознание, а полет сменился паникой. Прямо передо мной лежал человек, чья душа пыталась вырваться сквозь приоткрытые веки, ноздри, рот, через любое отверстие в теле, но что-то ей мешало. Я услышал дикий крик Ксюши, и мне даже показалось, что звуковая система, из которой Джарвис Кокер пел свою «Synchronize», резко отключилась, но это было не так. Он продолжал петь. Непроизвольно я начал кричать, чтобы кто-то вызвал скорую, но никто не пошевельнулся. Все просто смотрели, как Ксюша на коленях что-то говорит своему парню. Я крикнул, чтобы кто-то выкинул всю эту херню. Услышав это, Алекс приобнял меня, сказав, что этого делать не стоит, что можно все исправить. Он убрал от трясущегося тела Ксюшу, встал на колени и тихо сказал «ну ты че», а потом помахал перед его глазами рукой, взял в ладони голову и произнес: «Брат, возвращайся давай». Я не понимал, что будет дальше. Рядом со мной молча стоял Артем, который почему-то поглядывал в сторону выхода. Парень внезапно открыл глаза. Они были живые, но стеклянные. Он резко повернул голову и посмотрел на Алекса. Тот поднял парня и провел к дивану. Вечеринка продолжилась, а я ушел на задний двор, где была только Катя, и начал курить одну за другой. Катя спросила: «Что произошло?» — а я ей ответил, что «надо иногда думать о последствиях». Катя обняла меня и спросила, где Ксюша. Я показал в сторону дома, но она не ушла. Пока я курил, она рассказывала, как ей хорошо летом со всеми, а когда приходят морозы, ей хорошо только со мной. Я не понимал, почему она мне это говорит. Катя не была моей девушкой, а я не был ее парнем, но где-то в глубине души я всегда знал, что она на меня смотрит не так, как все остальные. Когда я прикуривал одну сигарету от другой и смотрел на гладь воды, в которой был только один розовый единорог, Катя обвила рукой мою голову и сказала, что ей хочется, чтобы все остались в доме, и поцеловала меня в макушку. Мне захотелось почему-то вернуться домой. Сесть за наш стол, напротив Юли, и выпить стакан горячего чая с лимоном, и поговорить о чем-нибудь. О чем угодно, все равно. А потом перед глазами пронеслись воспоминания, как когда-то летом мы всей семьей на поезде ездили к прадеду под Киев, в деревню Дымер, где мы с Юлей и мамой проводили по три месяца, а папа всегда уезжал раньше, объясняя это тем, что в Москве много дел. У него тогда не было еще бизнеса, а были просто какие-то подработки, друзья, идеи. Когда он уезжал, нам всем было грустно, а потом мы привыкали. Я всегда собирал использованные баллончики от дезодорантов и спреев и, когда кто-то на улице жег мусор, брал с собой Юлю и показывал ей, что с ними происходит, когда их кидаешь в огонь. Юля всегда завороженно смотрела на вспышку огня. Мама вечерами выходила за калитку, садилась на скамейку и закуривала ментоловую сигарету, наблюдая за нами. Когда прадеда не стало, мы перестали туда ездить.
Мне хотелось уехать от Светы, мне хотелось к родителям и сестре. Я посмотрел на часы — было девять вечера, — потом на небо, потом на Катю, которая смотрела куда-то поверх деревьев, росших за забором.
— Я поеду, — сказал я вслух и встал.
— Только вернись! — сказала Катя, а я ей тогда предложил встретиться утром где-нибудь и позавтракать. Она сказала, что будет там, где я скажу, в любое время. Я прошел через танцующую толпу. И увидел Миру, она говорила с кем-то по телефону и пила вино. Заметив меня, она улыбнулась и подмигнула. Я надел кроссовки и прошел к машине. Включил тихую музыку, провернул ключ зажигания.
Когда я стоял на светофоре на Кутузовском, то увидел через ряд машину отца, и мне стало немного волнительно оттого, что я употреблял (как я вообще выгляжу?), но я все равно решил не выпускать его авто из вида. Мы двигались в сторону дома, и я старался перестраиваться так, чтобы не попасть в его зеркало заднего вида. Когда надо было повернуть, отец проехал прямо. Я последовал за ним.
Юля сидит напротив меня — завтракает, уткнувшись в телефон. Ее светлые вьющиеся волосы забраны назад и заколоты, только один локон свисает перед глазами, но он ей не мешает. На ней белая растянутая футболка с большими цифрами «911» — подарок, когда она первый раз приехала ко мне в Штаты, — черные шорты, на запястье татуировка в виде черного горизонтального прямоугольника (била тоже в Штатах). Раздается сигнал микроволновки, и Юля, не отрываясь от телефона, идет к ней, достает разогревшуюся пасту, возвращается за стол, смотрит на меня.
— Тебе, может, тоже разогреть?
Я смотрю на нее и улыбаюсь:
— Дай лучше сока.
Юля пускает по столу картонную упаковку, которую я ловлю. Открываю, наливаю в стакан и делаю глоток.
— Ты надолго? — спрашивает она.
— Думаю, дня два, и обратно, — отвечаю и смотрю в ее большие черные глаза.
— Ну-у-у, отстой! — говорит Юля и продолжает есть пасту.
— Нет, Юль, там дел много, — говорю я. — Хочешь со мной? У тебя же виза еще действует? Погуляем, как в прошлый раз, — киваю в сторону ее татуировки.
Юля делает глоток сока, что-то обдумывает несколько секунд, ставит стакан и говорит:
— Не помню, но мне понравилось там.
— Ну вот и поехали. Полетели.
За окном пролетает самолет, оставляя на голубом небе белую полоску, и я несколько минут залипаю на нее, жду, когда она исчезнет, но она не пропадает. Юля снова уткнулась в телефон, двигая большим пальцем то вверх, то вниз по экрану.
— Что ты там все читаешь? — спрашиваю ее.
— Телеграм-канал один, — отвечает Юля, не отрывая взгляда от дисплея телефона. Мне кажется, что она нервничает.
— Какой? «Антиглянец»? — посмеиваясь, спрашиваю я. — Или что вы там, школьники, сейчас читаете?
— Да так…
— Ну, говори давай!
— «Невиновных нет», — отвечает Юля и углубляется в телефон.
Мне становится любопытно:
— И что там?
Она встает из-за стола, подходит к плите, включает чайник.
— Про… исчезнувших, — отвечает она, — такой закрытый канал… — Юля замолкает, потом добавляет: — Я про Миру читаю.
Я чувствую, как моя левая ладонь начинает замерзать, и мне почему-то кажется, что это не оттого, что в ней стакан с ледяным соком.
— Что?!
— Про Миру, — очень тихо повторяет Юля, не поднимая глаз.
—
