Но она не оборачивается и не останавливается, чтобы ответить.
3.3
Вот и вся наша встреча. Даже расставаясь, мы не коснулись друг друга. Мы говорили не больше пяти минут, и то — натянуто и урывками. Я ничего не знаю про нее, о чем она теперь думает, кто она теперь. Я опустошен. След ее духов остается в воздухе, легкий, лимонный. Я брожу по залам, разглядываю оружие: мечи, ятаганы, кинжалы, кирасы, шлемы. Лошадь в черных стальных доспехах нависает надо мной, как танк. Полный зал детей, нарисованных Грёзом42, пышущих фальшивой невинностью, улыбающихся в пустоту, мимо меня, или робко воздевaющих глаза к небу. Часы с черным ободом показывают две фигуры из золота: богиню и молодого человека — царя или царевича. Она намного его больше, но ее маленькие пальцы лежат на его несообразно огромной руке. На верхнем этаже и на нижнем я бреду в каком-то трансе, взволнованный, глядя и не видя: аллегория, миф, пейзаж, королевский портрет, комнатные собачки, натюрморт. Служитель скрестил руки на затылке, и двигает головой налево и направо, потом распрямляет пальцы. В этом зале я слышу голос моей скрипки. Венеция окружает нас — безмятежный Каналетто с бирюзовой водой, амальгамы Гварди — неопрятные и опередившие свое время.
Мы были не вместе эти часы, каждый оставался заточенным в своем мире. Этот зал — единственный, в котором мы разговаривали. И как после этого узнать друг друга? Похоже, она не обижена на меня, она даже сказала, что хочет опять меня видеть.
Я останавливаюсь у всех портретов, перед которыми останавливалась она. Я вижу и слышу ее: ее напряженные плечи, когда она стояла перед «Дамой с веером», ее смех, когда она смотрела на фрагонаровскую кокетку в розовых оборках, летящую на качелях.
Я стою перед картиной и вспоминаю ее смех. Счастлива ли она? Почему она снова хочет меня видеть? Почему из всех возможных мест она выбрала именно это? Просто первым пришло ей в голову после концерта? Вряд ли из-за Венеции.
Ее смех был радостен. И все же вдруг она забеспокоилась и погрустнела.
Зардевшееся лицо озорно смотрит на туфельку, летящую в воздухе над пеной листьев. Веревки исчезают в туманной темноте вверху. Картина чарует. Она на время задержала здесь Джулию. Зачем искать иную причину?
3.4
Окружающий мир набрасывается на меня из моего автоответчика. На нем семь сообщений: небывалый урожай. Первое — от Джулии. Она предлагает встретиться завтра в Оранжерее в Кенсингтонских садах. В нескольких минутах хода от моего жилья, но вряд ли она могла это знать.
Пара звонков, связанных с «Камерата Англика», про всякие репетиции, которые я должен то ли «вписать» в календарь, то ли «выписать» из календаря.
Эрика Коуэн звонит, чтобы повосторгаться нашим вчерашним выступлением и сказать: Эллен передала ей, что после концерта к нам подошла Джулия. Как прекрасно. Она так счастлива за меня, все приходит к тому, кто умеет ждать. И у нее есть интересная новость для квартета, но мы должны потерпеть до завтра.
Сообщение от Пирса. Он почувствовал, что я был рассеян, когда мы обсуждали концерт на пути домой. Он бы хотел кратко подвести итоги. И у Эрики есть что-то, чем она хочет с нами поделиться. Не могли бы мы встретиться у Эллен завтра в два?
Я звоню Пирсу. Как насчет пяти вместо двух? Он говорит, что не против; он спросит остальных. Интересуюсь, что за такая новость от Эрики. Пирс замыкается. Эрика считает, мы должны услышать это вместе.
Следующее сообщение женским голосом — дама несколько раздражена и удивляется, почему «Лондонские приманки и наживки» не берут трубку посреди рабочего дня.
Сообщение от Виржини, звучащее очень живо. Ей очень понравился концерт, и она ненадолго прервалась — да, она занимается, как обещала, — чтобы сказать мне, как она вдохновлена нашей игрой.
Телефон звонит, и мое сердце ухает вниз. Но это опять Эрика. Судя по голосу, она несколько переусердствовала за ланчем:
— Майкл, дорогой, это Эрика, я просто должна была тебе позвонить, просто должна, вчерашний концерт был совершенно блестящим.
— Спасибо, Эрика. Я только что прослушал твое сообщение.
— Но я тебе звоню не за этим. Вот что, Майкл, дорогой, ты должен быть очень осторожен. Жизнь — штука непростая. Я только что за ланчем встречалась со старым-старым другом и не могу отделаться от ощущения: то, что должно случиться, случается. Ты понимаешь, о чем я говорю?
— На самом деле не очень...
— Конечно, это может быть физически, или духовно, или как угодно. Эллен мне сказала, конечно.
— Но, Эрика...
— Ты знаешь, к сорока годам физическая сторона становится очень интенсивной. Меня совсем не интересуют мужчины моего возраста, только моложе, они в основном совершенно великолепны, но абсолютно недоступны. Раньше я была очень разборчива: все эти люди, вьющиеся вокруг тебя с бесконечным вожделением, а ты говоришь — о нет, нет, нет, а сейчас все поменялось. И проблема в том, что даже когда ты не прочь с ними пошалить, эти юнцы хотят от тебя лишь одного — чтобы ты их представила кому-нибудь, кто им поможет найти работу.
— Ну...
— И вот ты буквально лопаешься от желания, а ты старая карга. Иногда я смотрю в зеркало и не узнаю себя. Кто эта женщина? Откуда эти морщины? У меня было круглое лицо, я была луноликая, а мне хотелось быть тощей, но теперь, конечно, я тощая, ужасно тощая, но я не слишком хочу быть старой каргой. Я не против опять быть луноликой.
— Ты не тощая, Эрика, ты симпатичная и пьяная.
— Тебе еще нет сорока, ты не знаешь, — возражает Эрика. — И вообще ты — мужчина.
— Куда ты ходила на ланч? — спрашиваю я.
— О, в «Шугар-клаб», у них есть все эти непроизносимые ингредиенты в еде, такие как джикама и метакса — я имею в виду метаксу?
— Не уверен.
— Но у них прекрасный выбор вин.
— Это заметно.
— Противный! Мой муж меня сводил туда на нашу годовщину в прошлом году, это было настоящим открытием. Теперь я туда вожу всех своих друзей. Попробуй кенгуру.
— Обязательно попробую. Эрика, что за интересные новости у тебя для квартета?
— А, это? Я думаю, «Стратус» собирается предложить нам записать диск.
Я с трудом верю своим ушам. «Стратус»!
— Ты шутишь, Эрика, — говорю я. — Этого не может быть!
— Вот она, благодарность.
— Это чудесно! Как тебе удалось?
— Сегодня утром у меня был прекрасный долгий разговор с Изабэлл — но давай обсудим это завтра в два.
— Не в два. В пять.
— В пять?
— В пять. Запиши.
— Да я запомню.
— Эрика, ты все забудешь. После жидкого ланча.
— Ну хорошо. Только не говори остальным, что я тебе сказала. Я хочу, чтобы это было сюрпризом. Помни — об этом ни слова.
Но я не сомневаюсь, что Эрика позвонила каждому из нас и потребовала держать это в секрете.
Перед тем как повесить трубку, я велю ей пить много воды, принять таблетку нурофена и попробовать быстро произнести «Изабэлл Шингл» десять раз подряд.
3.5
Я думаю о Джулии и не могу заснуть, смотрю какой-то невнятный триллер поздно ночью и засыпаю в три утра.
В одиннадцать свежо и ясно, но небо темнеет, и к полудню уже зарядил изрядный ливень — и прекращаться не намерен. Но Джулия не звонит, чтобы поменять место или время нашей встречи.
Без четверти час, вооружившись зонтиком, кепкой и плащом от непогоды, я выхожу в темноту дня. Давно упавшие старые листья вихрятся смерчиками. Дождь льет наискось, и мои брюки промокают ниже колена. Зонтик с его слабыми спицами превращается в черный неуправляемый парус. Парк почти пуст, кому придет в голову гулять в такую погоду?
На каждом большом суку платана сидит с десяток голубей, среди них несколько коричневых. Они противятся ветру, взъерошенные и молчаливые, как большие фрукты. Напыщенная ворона спокойно ходит внизу, по-хозяйски каркая. Меня обгоняет пара злополучных бегунов.
Добираюсь до Оранжереи. Людей внутри немного, возможно, гроза их там и застигла, они пьют чай или читают газеты. Изнутри это красивое здание: прямоугольное, очень высокое, белое, с выгородками. Его южная стена состоит из высоких колонн, перемежающихся огромными окнами, чтобы пропускать внутрь много солнечного света, ну или не солнечного, а соответствующего погоде. Джулии нигде
