одного вечера. Я сломалась. Воспоминание о том, что произошло в ночь перед твоим рождением, засело в моей плоти, словно гнойная заноза, отравившая все мое существо. Я стала таким человеком, каким не должен быть ни один человек. Такой матерью, какой не должна быть ни одна мать.
Прости, Антуан, что я причинила тебе боль. У меня и в мыслях не было ранить тебя еще больше, чем я уже успела за годы, что мы провели вместе. По крайней мере в одном ты должен мне поверить: я оставила тебя не ради своего будущего, а ради твоего.
Правильно говорят: любить других может лишь тот, кто любит себя. Я же потеряла любовь к себе и больше не могла тебе ничего дать. Что именно тогда произошло, я могу рассказать только лично. Не в письме. Это почти невозможно понять. Сперва случившееся признал мой разум, повергнув меня в шок, но когда я сердцем поняла, что они оба мертвы – Франсис, твой отец, и Пари, твоя сестра, – меня пронзило чувство утраты, которое я с трудом могла вынести.
Подавление любых чувств помогало мне избавиться от пустоты, в которую превратилась моя жизнь всего за одну ночь.
Из-за своего отчаяния я боялась сделать с тобой что-то, что причинит тебе боль, от которой ты закроешься в себе и больше никогда не сможешь выбраться.
Наш мир сгорел на моих глазах. Погас, как огонь. Пожар, оставивший после себя тишину, которая с каждым днем становилась все тише. Пустоту, которая с каждым днем становилась все более пустой. Бессмысленность, которая с каждым днем становилась все бессмысленнее. После этого я блуждала в темноте без каких-либо очертаний. Смотрела на мир лишь сквозь окно памяти, сквозь образы в ней, которые до сих пор не поблекли: добрые глаза твоего отца Франсиса, чудесный смех сестры Пари. А потом появился ты, мой сын.
Без отца. Без сестры. С умирающей матерью. Я не хочу твоей жалости, Антуан, ведь то, что я сделала, – неправильно. Единственное, чего я хочу, – это чтобы ты знал, что тогда произошло, почему я тебя оставила и что я никогда не переставала тебя любить.
Твоя мать Марлен
Мгновение, которое могло разбиться, как стекло, ведь он держал в руках краткую историю своей жизни.
Антуан прошел в спальню, опустился на кровать. Сложил из письма журавлика. Посмотрел на бумажную птичку, повертел ее в руках и положил рядом с собой на подушку. Десятки лет его жизни были согнуты, сложены и собраны воедино.
Он закрыл глаза. Наконец вытер слезы тыльной стороной кисти, встал, сунул птичку в карман брюк и вышел из дома.
Глава 36
Антуан увидел Шарлотту еще издалека, в одном из запотевших окон павильона с растениями. Ее волосы выбились из ленты и падали на плечи мягкими волнами. Как она была красива, по-прежнему слишком красива, чтобы провести эти годы в одиночестве, вдвоем с Антуаном.
Когда он подошел ближе и заглянул через влажное стекло внутрь, Шарлотта протерла окно бледными пальцами и выглянула. Эти умные глаза. Она прислонила голову к окну, на мгновение опустила веки, снова открыла их и кивнула Антуану.
В павильоне было сыро. Через открытую дверь внутрь проникал приятный сквозняк. Антуан подошел к Шарлотте и посмотрел на нее. Она обняла Антуана и погладила по спине.
– Откуда ты знаешь?..
– Я читаю тебя, как верхний ряд в тесте для проверки зрения.
Антуан высвободился из объятий и протянул ей бумажную птичку.
– Почему именно ты оказалась в нашем саду, когда мать меня бросила? Откуда ты знала, кто я? И что она не вернется?
Шарлотта взяла поделку, развернула бумагу и, когда поняла, что это письмо от Марлен, с недоверчивым удивлением посмотрела через край листа в неподвижные глаза Антуана, устремленные на нее. Затем опустила взгляд, начала читать и перенеслась на два десятилетия назад, в ту осеннюю ночь.
Ее глаза наполнились слезами. В одночасье она обессилела. Кожа стала полупрозрачной, словно влажный лепесток.
Шарлотта вспомнила короткие совместные моменты, в которых Марлен была частью ее истории, а она – частью истории Марлен. Простые мгновения, которые, однако, так запали ей в сердце, что она никогда их не забудет.
Как бы Шарлотте хотелось уберечь Антуана от правды – по крайней мере, от той части, что ей была известна. Однако теперь эту тему нельзя было просто так обойти, обходных путей не существовало.
Шарлотта вспомнила искаженное болью лицо Марлен, и жестокое воспоминание о той ночи на тяжелых лапах выползло из ее внутренней темницы. Дрожащими руками она снова сложила письмо и молча вернула его Антуану.
– Была такая черная ночь, что даже луна побледнела от ужаса, – начала рассказывать Шарлотта, не сводя глаз с приемного сына. – Антуан, фотография, которую ты нашел в комоде матери. Девочка на ней, девочка с черными густыми волосами, заплетенными в косы. Это Пари, твоя сестра. Ей тогда было четыре, может, пять. Веселая девочка. Она была очень похожа на твою мать, и не только внешне – обе были жизнерадостными. Да, твоя мать была доброй и любящей женщиной. На работе она напевала песни, а Пари танцевала под них. Твой отец был таким же, но более спокойным и рассудительным. Но тоже душевным человеком. Как я завидовала их небольшой семье. Тому, кем они были. Тому, что у них было.
По щекам Шарлотты побежали слезы. Она пошатнулась, нащупав оконное стекло, провела вдоль него пальцами до скамейки из тика, стоящей рядом с дверью, и опустилась на нее и тихо похлопала рукой по месту рядом с собой, приглашая Антуана сесть. Затем продолжила:
– Счастливая была семья. До той ночи, которая все изменила и сожгла дотла ваше настоящее. Я тогда жила в доме напротив. В ту ночь меня разбудило пылающее небо, крики маленькой Пари и хрипящего, задыхающегося Франсиса. Я выглянула в окно. Пепел падал с неба, словно снег. В ночной сорочке я босиком сбежала по лестнице и через мощеный двор побежала к вашему дому. Он был в огне. Черный дым валил отовсюду. Извивающееся пламя охватило двери, по окнам побежали трещины. Я стояла как вкопанная. Потом все вдруг стихло. И только огонь потрескивал. Никаких криков. Зовов. Хрипа. Было слишком поздно. Пламя поглотило ткани, мебель и, что самое ужасное, твоего отца и сестру. Всего за несколько минут огонь проглотил целых четыре жизни – жизнь Франсиса, Пари, твоей матери и твою. – Шарлотта прервалась и зарыдала.
Почувствовав сдавленность в горле, Антуан спросил так тихо, что она едва расслышала:
– Где были мы? Мама и
