не понял бы и этого. Возможно, осознание подобного приходит намного, намного позже или вообще никогда.
– Хочешь сказать, что жизнь во лжи лучше, чем жизнь, хотя бы отчасти, в правде? Хочешь сказать, что правду лучше похоронить, из года в год подбрасывая в могилу очередную лопату земли?
– Я хочу сказать, что мы слишком быстро свыкаемся со своей версией правды, упускаем важные детали и, сделав поспешные выводы, несправедливо обходимся с другими.
– И что это значит? Что во всем виноват я? Что огонь разгорелся из-за меня?
– Нет же, Антуан! Ты и сам это знаешь. Судьба не была ни в руках Марлен, ни в твоих. Любому человеку, а тем более ребенку, было бы чрезвычайно сложно справиться с этим, не думаешь? Эту жизнь нельзя понять. Что я усвоила, так это то, что иногда плохое случается, чтобы предотвратить нечто более худшее.
– Что может быть хуже?
– Сложно представить себе что-то более ужасное, чем то, что пережили вы. Но кто знает? Однако иногда в плохом кроется семя, из которого прорастает нечто хорошее. – Шарлотта нежно погладила Антуана по щеке. – Как бы темно ни было в нашей жизни, на горизонте всегда будет брезжить луч надежды. Какой бы длинной ни была падающая на нас и нашу жизнь тень, рано или поздно мы выйдем из нее. Из длинной тени есть путь только вперед.
Антуан высвободился из ее рук.
– Прости, Шарлотта, для меня все это слишком. Пойду подышу.
Он вышел в сад и подставил голову под струю фонтана, пытаясь смыть образы. В павильоне, все еще сидя на скамейке, Шарлотта задавалась вопросом, почему не рассказала ему раньше. Ответа у нее не было.
Антуан вырос в молчании, и теперь получил наследие. Наследие, к которому он всегда стремился и которое его наконец нашло. Было бы лучше узнать правду раньше? Или вообще никогда не узнать? Когда лучше говорить? А когда молчать?
Теперь Антуан понял, почему мать оставила деревянную коробку с фотографиями, со всей очевидностью опаленную огнем, в их родном доме. Потому что это были последние следы Франсиса и Пари на Земле. Потому что, забери Марлен эти оставшиеся доказательства их существования, она не построила бы новую жизнь. Однако по собственному опыту Антуан знал: чтобы Марлен забыла то, что забыть невозможно, Франсиса и Пари вообще не должно было существовать.
Антуан вернулся в павильон и сел рядом с Шарлоттой. Если не считать звуков протекающего крана, в нем царила тишина.
– Почему она ушла? После всего, что произошло? Как мать может оставить своего ребенка? Особенно когда половина семьи уже мертва?
– В жизни случаются обстоятельства, с которыми мы не справляемся. Они делают нас другими людьми, – ответила Шарлотта.
Спустя более двух десятков лет мать Антуана выбралась из своего укрытия, чтобы рассказать сыну правду. А вместе с правдой передать маленький клочок бумаги со своим адресом. Что ему теперь с ним делать?
Захочет ли он снова оглянуться так далеко назад? Или предпочтет остаться тем, кем стал? Парнем, которому в значительной степени удалось стереть с души свое детское прошлое.
Возможно ли вообще не оглядываться назад? До этого Антуану не удавалось перестать думать о разорванных нитях своего залатанного детства. Так что же ему делать теперь?
Хотел ли он мести? Хотел ли он, чтобы мать поняла, что натворила своим внезапным исчезновением?
Антуан посмотрел на свои руки. Он перевернул одну и провел по ней второй, прямо по паутине из шрамов. Это случилось холодным зимним днем. У Марлен был озлобленный, жестокий, равнодушный взгляд. Как будто она увидела в глазах Антуана то, что из-за него потеряла. Франсиса и Пари. Голубое пламя газовой плиты. Кастрюля с водой рядом. Вместо того чтобы поставить на огонь ее, Марлен внезапно схватила Антуана за запястья и прижала его руки к конфорке.
– Вот каково сгорать заживо, – прокричала она. Беззвучный крик Антуана и его широко раскрытые глаза вернули ее к действительности. Она испугалась сама себя. Выключила конфорку. Окунула руки Антуана в кастрюлю с холодной водой, которая все еще стояла нетронутой рядом с плитой. Обхватила его дрожащее тело и сквозь рыдания выдавила:
– Прости меня, малыш. Прости меня. Прошу, прости, Антуан. Прошу, прости.
Весь вечер Марлен держала его в своих объятиях. Держалась за него. Она отпустила его только утром. Свое сгоревшее прошлое. Свое сгоревшее настоящее.
– Я не хотела делать тебе больно, малыш. Понимаешь? – сказала Марлен спустя несколько дней, на протяжении которых Антуан все еще молчал. Слова для того, для чего не подобрать слов, застряли у него в горле. Она схватила его за плечи и встряхнула. – Я не хотела делать тебе больно. Поверь мне! Это вышло случайно. Или нет: правда в том, что в других людях мы видим себя. И я хотела наказать не тебя, а себя за то, что не потушила свечу.
Через неделю она ушла. И Антуан только сейчас, более двадцати лет спустя, понял смысл ее слов.
Глава 37
Вкронах деревьев еще висело дыхание ночи. Окутанные ранним туманом дом на сваях и поросший зеленью павильон, спрятанный среди деревьев и кустов, выглядели так, как будто они из другого времени.
Сад Шарлотты источал чарующие ароматы. Нежный запах лемонграсса смешивался с тонким запахом мяты, от цитрусовых деревьев, которые росли вдоль окружавшей участок замшелой стены, веяло чувственным ароматом первых цветов апельсина. Цветы плюмерии тоже распространяли нежное, завораживающее благоухание.
Из деревянной трубочки, которую Шарлотта всегда втыкала в это время года в чешуйчатую красно-коричневую кору клена, капал свежий сок, в котором отражался утренний свет. Косые солнечные лучи просвечивали сквозь листья и образовывали мерцающий узор на каменном участке перед домом.
Антуан перекинул через плечо джутовую сумку и спустился по лестнице, чтобы сесть на велосипед и поехать на работу.
– Что будешь делать? – спросила Шарлотта, подняв взгляд от бутылочек, в которые наливала древесный сок.
– О чем ты?
– Ты знаешь, о чем я. Поедешь к ней?
– Зачем?
– Марлен умирает. Она хочет дать тебе еще что-то, прежде чем уйдет.
– Что еще? Еще больше боли?
– Антуан.
– С тех пор как ты приняла меня в свою жизнь, меня ни капли не волновало, что еще, по мнению Марлен, она должна или не должна мне дать.
Некоторое время Шарлотта молчала. Затем она осторожно сказала:
– Я, конечно, не знаю, сколько любви к ней осталось в твоем сердце. Это знаешь только ты. Но если ее достаточно для прощения, Антуан, то поезжай и прости мать.
– Почему я должен прощать мать, которая никогда
