вера конфуцианцев включала в себя признание Шан-ти, верховной правящей силы мира, и каждый год император приносил церемониальные жертвы на Небесном алтаре этому безличному божеству. В этой официальной вере ничего не говорилось о бессмертии.78 Небеса были не местом, а волей Бога или порядком мира.
Эта простая и почти рационалистическая религия никогда не удовлетворяла жителей Китая. Ее доктрины давали слишком мало простора воображению людей, слишком мало отвечали на их надежды и мечты, слишком мало поощряли суеверия, оживлявшие их повседневную жизнь. Люди, как и везде, скрашивали прозу реальности поэзией сверхъестественного; они ощущали мир добрых или злых духов, витающих в воздухе вокруг них и на земле под ними, и жаждали умиротворить вражду или заручиться помощью этих тайных сил с помощью магических заклинаний или молитв. Они платили прорицателям, чтобы те читали для них будущее в строках 1-Ching, или на панцирях черепах, или в движении звезд; они нанимали магов, чтобы те ориентировали их жилища и могилы на ветер и воду, и колдунов, чтобы те приносили им солнечный свет или дождь.79 Они подвергали смерти тех детей, которые рождались у них в "несчастливые" дни,80 А пылкие дочери иногда убивали себя, чтобы принести добрую или злую судьбу своим родителям.81 На юге, особенно на юге, китайская душа склонялась к мистицизму; ее отталкивал холодный рационализм конфуцианской веры, и она жаждала вероучения, которое дало бы Китаю, как и другим народам, утешение без смерти.
Поэтому некоторые популярные богословы взяли туманное учение Лао-цзы и постепенно превратили его в религию. Для Старого Мастера и Чуань-цзы Дао было образом жизни для достижения индивидуального мира на земле; похоже, они никогда не мечтали о нем как о божестве, а тем более как о цене, которую нужно заплатить здесь за жизнь за гранью могилы.82 Но во втором веке нашей эры эти доктрины были усовершенствованы людьми, которые утверждали, что получили по прямой линии от Лао-цзы эликсир, дарующий бессмертие. Этот напиток стал настолько популярным, что несколько императоров, как говорят, умерли от его благочестивого употребления.83 Мистагог в Чечуани (ок. 148 г. н. э.) предлагал излечить все болезни с помощью простого талисмана, который нужно было отдать в обмен на пять пакетов риса. По всей видимости, происходили чудесные исцеления, а тем, кто не исцелялся, говорили, что их вера была слишком слабой.84 Люди стекались к новой религии, строили для нее храмы, щедро поддерживали священников и вливали в нее часть своих неисчерпаемых суеверных преданий. Лао-цзы стал богом, ему приписывали сверхъестественное зачатие; он родился, верили верующие, уже старым и мудрым, пробыв во чреве матери восемьдесят лет.85 Они населяли мир новыми дьяволами и божествами, отпугивали одних петардами, весело взрывавшимися во дворах храмов, и могучими гонгами вызывали из дремоты других, чтобы те услышали их настоятельные молитвы.
В течение тысячи лет даосская вера имела миллионы приверженцев, обратила в свою веру многих императоров и вела долгие интриги, пытаясь отвоевать у конфуцианцев божественное право облагать налогами и тратить средства. В конце концов ее сломила не логика Конфуция, а приход новой религии, еще лучше, чем она сама, подходящей для того, чтобы вдохновлять и утешать простых людей. Ведь буддизм, который начал свое переселение из Индии в Китай в первом веке после Рождества Христова, не был суровым и мрачным учением, которое проповедовал Просветленный за пятьсот лет до этого; это было не аскетическое вероучение, а светлая и радостная вера в помогающих божеств и цветущий рай; со временем он принял форму Великой Веды, или Махаяны, которую теологи Канишки адаптировали к эмоциональным потребностям простых людей; Она подарила Китаю свежих личных и гуманных богов, таких как Амитабха, Правитель Рая, и Куань-инь, бог-тогда-богиня милосердия; она наполнила китайский пантеон Лоханами или Архатами - восемнадцатью изначальными учениками Будды, - которые были готовы на каждом шагу отдать свои заслуги, чтобы помочь растерянному и страдающему человечеству. Когда после падения Хань Китай оказался охвачен политическим хаосом, а жизнь казалась потерянной в суматохе беззащитности и войн, измученный народ обратился к буддизму, как в то же время римский мир обратился к христианству. Даосизм раскрыл свои объятия, чтобы принять новую веру, и со временем неразрывно слился с ней в китайской душе. Императоры преследовали буддизм, философы жаловались на его суеверия, государственные деятели были обеспокоены тем, что в монастырях стерилизуется лучшая кровь Китая; но в конце концов правительство снова убедилось, что религия сильнее государства; императоры заключили мирные договоры с новыми богами, буддийским священникам разрешили собирать милостыню и строить храмы, а бюрократия чиновников и ученых была вынуждена довольствоваться конфуцианством как своим аристократическим вероучением. Новая религия завладела многими старыми святынями, поселила своих монахов и фанатов вместе с даосами на священной горе Тайшань, пробудила народ к многочисленным благочестивым паломничествам, внесла мощный вклад в живопись, скульптуру, архитектуру, литературу, развитие книгопечатания и привнесла в китайскую душу цивилизующую меру мягкости. Затем он, как и даосизм, пришел в упадок; его духовенство развратилось, в его учение все больше проникали зловещие божества и народные суеверия, а его политическая власть, никогда не бывшая сильной, была практически уничтожена возрождением конфуцианства при Чу Си. Сегодня его храмы заброшены, ресурсы исчерпаны, а единственными почитателями являются его обедневшие священники.86
Тем не менее она прочно вошла в душу народа и до сих пор является частью сложной, но неформальной религии простых китайцев. Ведь религии в Китае не являются взаимоисключающими, как в Европе и Америке, и никогда не приводили страну к религиозным войнам. Обычно они терпят друг друга не только в государстве, но и в одной груди, а средний китаец - одновременно анимист, даос, буддист и конфуцианец. Он скромный философ и знает, что нет ничего определенного; возможно, в конце концов, теолог прав, и может существовать рай; лучшей политикой было бы смириться со всеми этими верованиями и платить разным священникам, чтобы они читали молитвы над его могилой. Однако пока фортуна улыбается, китайский гражданин не обращает особого внимания на богов; он почитает своих предков, но позволяет даосским и буддийским храмам обходиться вниманием духовенства и нескольких женщин. Он - самый светский дух, когда-либо созданный как тип в известной истории; эта жизнь поглощает его; и когда он молится, то просит не о счастье в раю, а о какой-то выгоде здесь, на земле.87 Если бог не отвечает на его молитвы, он может осыпать его оскорблениями и в конце концов бросить его в реку. "Китайская пословица гласит: "Ни один имиджмейкер не поклоняется богам; он знает, из чего они сделаны".88
Поэтому средний китаец не
