утратил свою власть над нацией; сегуны перешли к конфуцианству, Мабути и Мото-ори возглавили движение за восстановление синто, а такие ученые, как Итикава и Араи Хакусэки, предприняли рационалистическую критику религиозной веры. Итикава смело утверждал, что устная традиция никогда не может быть столь же достоверной, как письменная; что письменность появилась в Японии лишь спустя почти тысячу лет после предполагаемого происхождения островов и их жителей из копий и чресл богов; что претензии императорской семьи на божественное происхождение были всего лишь политическим приемом; и что если предки людей не были людьми, то они с гораздо большей вероятностью были животными, чем богами.99 Цивилизация старой Японии, как и многие другие, началась с религии и закончилась философией.
VII. МЫСЛИТЕЛИ
Конфуций достигает Японии - критик религии - религия учености - Кайбара Эккен - об образовании - об удовольствии - соперничающие школы - японский Спиноза - Ито Дзинсай - Ито Тогай - Огю Сорай - война ученых - Мабучи - Мото-ори
Философия, как и религия, пришла в Японию из Китая. И как буддизм достиг Ниппона через шестьсот лет после своего проникновения в Царство Среднецветковых народов, так и философия в форме сунского конфуцианства пробудилась к сознанию в Японии почти через четыреста лет после того, как Китай дал ей второе рождение. Примерно в середине XVI века отпрыск самого знаменитого японского рода Фудзивара Сейгва, недовольный теми знаниями, которые он получил в монашестве, и наслышанный о великих мудрецах в Китае, решил отправиться туда учиться. В 1552 году сношения с Китаем были запрещены, и молодой священник задумал переправиться на контрабандном судне. В порту, ожидая в гостинице, он услышал, как студент читает вслух на японском языке из китайского тома о Конфуции. Сейгва обрадовался, узнав, что это комментарий Чу Ся к "Великому учению". "Это, - воскликнул он, - то, чего я так долго желал". Путем кропотливых поисков он раздобыл копию этой и других книг сунской философии и настолько погрузился в их обсуждение, что забыл о поездке в Китай. Через несколько лет он собрал вокруг себя группу молодых ученых, которые смотрели на китайских философов как на откровение нового смелого мира светской мысли. Иэясу узнал об этих событиях и попросил Сейгву приехать и изложить ему конфуцианскую классику, но гордый священник, предпочитая тишину своего кабинета, прислал вместо себя блестящего ученика. Тем не менее более активная молодежь того времени пробивалась к его дверям, а его лекции привлекали столько внимания, что буддийские монахи Киото жаловались, говоря, что это возмутительно, что кто-то, кроме ортодоксального и практикующего священника, читает публичные лекции или учит народ.100 Дело упростилось после внезапной смерти Сейгвы (1619 г.).
Ученик, которого он отправил к Иэясу, вскоре превзошел его по славе и влиянию. Первые сёгуны Токугава увлеклись Хаяси Радзаном и сделали его своим советником и автором своих публичных заявлений. Иемицу ввел моду среди знати посещать лекции Хаяси в 1630 году; вскоре молодой конфуцианец настолько проникся энтузиазмом к китайской философии, что без труда склонил слушателей как к буддизму, так и к христианству - к простому нравственному вероучению, завещанному Дальнему Востоку мудрецом из Шантунга. Христианская теология, говорил он им, - это мешанина невероятных причуд, а буддизм - дегенеративная доктрина, которая грозит ослабить фибры и мораль японской нации. "Вы, священники, - сказал Разан, - утверждаете, что этот мир непостоянен и эфемерен. Своими чарами вы заставляете людей забыть об общественных отношениях; вы отменяете все обязанности и все приличия. Затем вы провозглашаете: "Путь человека полон грехов; оставь отца и мать, оставь хозяина, оставь детей и ищи спасения". Я говорю вам, что много изучал, но нигде не нашел, чтобы у человека был путь, отличный от верности своему господину и сыновней почтительности по отношению к родителям".101 Хаяси наслаждался спокойной старостью, когда в 1657 году во время великого пожара в Токио он оказался в числе ста тысяч жертв. Его ученики побежали предупредить его об опасности, но он лишь кивнул головой и вернулся к своей книге. Когда пламя уже охватило его, он заказал паланкин и был унесен в нем, продолжая читать свою книгу. Как и многие другие, он провел эту ночь под звездами, а через три дня умер от простуды, которую подхватил во время пожара.
Природа стремилась искупить его смерть, подарив Японии в следующем году одного из самых восторженных конфуцианцев. Муро Кюсо избрал своим божеством-покровителем бога обучения. Перед святилищем Митидзанэ он провел в юности целую ночь в молитве, а затем посвятил себя знанию с юношескими решениями, странно похожими на решения его современника, Спинозы.*
Я буду вставать каждое утро в шесть часов и уходить на покой каждый вечер в двенадцать часов.
За исключением случаев, когда этому препятствуют гости, болезнь или другие неизбежные обстоятельства, я не буду бездельничать. ... . .
Я не буду говорить неправду.
Я буду избегать бесполезных слов даже в общении с нижестоящими.
Я буду умерен в еде и питье.
Если возникнут похотливые желания, я сразу же уничтожу их, не питая ничем.
Блуждающие мысли разрушают ценность чтения. Я буду тщательно следить за тем, чтобы не допустить отсутствия концентрации и излишней торопливости.
Я буду стремиться к самосовершенствованию, не позволяя своему разуму быть потревоженным желанием славы или выгоды.
Начертав эти правила на своем сердце, я буду стараться следовать им. Боги будут мне свидетелями.102
Тем не менее, Кюсо не проповедовал схоластическое уединение, а с широтой взглядов Гете направил характер в поток мира:
Уединение - это один из методов, и он хорош; но высший человек радуется, когда приходят его друзья. Человек шлифует себя, общаясь с другими. Каждый человек, желающий учиться, должен стремиться к этому. Но если он отгораживается от всего и всех, он нарушает великий путь. . . . Путь мудрецов не отделен от повседневных дел. . . . Хотя буддисты отстраняются от человеческих отношений, отсекая отношения господина и подданного, родителя и ребенка, они не могут отсечь любовь от себя. . . . Искать счастья в будущем мире - это эгоизм. . . . Не думайте, что Бог - это что-то далекое, но ищите Его в своих собственных сердцах, ибо сердце - это обитель Бога.103
Самого привлекательного из этих ранних японских конфуцианцев обычно не относят к философам, поскольку, подобно Гете и Эмерсону, он умел изящно излагать свою мудрость, и ревнивая литература считает его своим. Как и Аристотель, Кайбара Эккен был сыном врача и от медицины перешел к осторожной эмпирической философии. Несмотря на
