я отказывался принимать её у себя.
В четверг после обеда она уехала в Кондрашовку.
Ничего, что требовало маломальской концентрации, я делать не мог. Я то брался за книжку, то щёлкал пультом телевизора, то лениво припоминал что-то из рассказов Василия Степановича.
Было бы жестоко называть его выдумки ложью. Кондрашов вилял бессознательно, не имея в виду злостно ввести кого-нибудь в заблуждение: всё чего он хотел — это выглядеть чуточку лучше.
Начинает рассказывать, сыплет мелочами, путается в пустяках, не замечает, что его неотвратимо сносит к чему-то важному: и вот он — хрясь! — со всего маху на него напарывается: выкладывает как есть, не дав себе труда подумать, не выставит ли его сказанное в ложном свете?.. не явит ли миру не таким, каким он хотел бы явиться?
Спохватившись, на всём ходу тормозит, поднимая пыль никчёмных отговорок. Он не так выразился; это просто обмолвка; не поймите превратно; сейчас он скажет всё заново и по-настоящему, ведь необходимо прояснить дело.
И говорит — однако достигает прямо противоположного эффекта: дело было ясным, а благодаря его уточнениям и впрямь запутывается…
Но как его осуждать?
Возможно, начиная говорить о прошлом, принимаясь проговаривать жизнь, перебирать её, переливая в слова, он вдруг понимал, что что-то в его жизни — а может быть, многое — а может быть, и всё — сложилось не совсем так — а может быть, и совсем не так, как было должно сложиться, каким задумывалось, каким вставало в мечтаниях.
И что же делать? Следовать ли ползучей, приземлённой реальности, случайно захватившей плацдарм, — или продолжать придерживаться мечты, которая, при всей своей якобы эфемерности, конечно же, более жива и убедительна?
Ему хочется рассказать жизнь лучшую, чем прожилась в действительности. В конце концов, почему бы мечте о лучшей жизни не иметь право на существование даже и в ту пору, когда она почти вся осталась в прошлом?
Вот, например, он говорил о своём дипломном фильме…
Василий Степанович учился на четвёртом, ему было рановато браться за диплом, но пятикурсники Говорухин и Дуров, которых он хорошо знал — вместе жили-то в общежитии, — по-приятельски позвали его принять участие в их дипломной работе. Дескать, давай с нами, будешь третьим режиссёром; договоримся, тебе зачтётся.
Конечно, надо было мне тогда с ними, вздыхал Василий Степанович. Теперь-то понятно, зря я зафордыбачил… да ведь известное дело: русский мужик задним умом крепок.
Надо было, да, но случилась закавыка: прочтя сценарий, Кондрашов упёрся в одну мелочь.
Кстати, поначалу он предложил несколько дельных поправок, которые вошли в окончательный вариант, но истинное их авторство никогда и нигде не было указано. Об этом Василий Степанович говорил так, словно речь шла о чём-то само собой разумеющемся и никому в этой области никогда в голову не приходило помнить о чьих-нибудь сторонних заслугах.
Но не в этом дело.
Сюжет фильма был прост и ясен: группа альпинистов готовится к восхождению на пик Ор-Тау, на котором прежде никто не был. И вот, мужественно преодолевая разного рода трудности, представляющиеся непреодолимыми, добивается своего и покоряет вершину.
Всё здорово, говорил Кондрашов, всё просто отлично. Одно смущает: на Кавказе нет непокорённых вершин! Вот, взгляните, что написано в справочнике. На Эльбрус взошли в тысяча восемьсот семьдесят четвёртом, на Дыхтау — в восемьдесят восьмом, все значимые вершины Кавказа покорены ещё в девятнадцатом веке! Что же, будем морочить зрителям головы? Нет, так не годится. Давайте переносить действие на Памир! На Памире есть непокорённые пики! Что нам стоит остаться верными правде?
Компаньоны не хотели переносить действие на Памир. У них были свои соображения, не менее резонные. У них было больше опыта. И у них была смета, в которую Памир не умещался.
В итоге друзья рассорились. Кондрашов, не желавший вводить зрителя в заблуждение, отказался участвовать в халтуре и попросил коменданта переселить его в другую комнату.
А потом эта их дипломная работа — фильм «Вертикаль» — так выстрелила, что дипломники проснулись знаменитыми…
С ума сойти! — говорил я, одновременно пытаясь сообразить: да был ли, в принципе, у Кондрашова шанс учиться курсом младше Говорухина?.. разве в силу возраста не должен он был оказаться в институте лет на пять позже?.. И разве «Вертикаль» была дипломной работой?.. Точно я не помнил, но смутно брезжило, что это был, кажется, дебютный фильм… Обуревавшие меня сомнения я, как и во многих иных случаях, предпочитал оставить при себе: не подавал виду, что ресурсы доверчивости практически исчерпаны. — Вот ведь как! Из-за такой чепухи!..
Во-первых, не из-за чепухи, морщился Василий Степанович. Разве достоверность материала — чепуха? Совсем не чепуха! Но если достоверности нет и в помине, возникает вопрос: почему же тогда эта их туфта так славно покатила? Почему прославилась?.. Потому что на фабрике грёз всё позволено? Потому что никем не говорено, что золотые яблочки с яблони снимать можно, а вот груши со сливы — нельзя?.. Не знаете? Плечами пожимаете?.. А я вам скажу! Не поэтому всему, а потому что угадали они несказанно: взяли на роль Володю Высоцкого! А он возьми и присочини им четыре песни. Да какие!.. Он и сам, Володька-то, с этого фильма загремел на всю страну. Но…
Василий Степанович кратко задумывался, вздыхал и огорчённо махал рукой. Понимаете, Серёжа, говорил он, на вещи нужно прямо смотреть. Если кадр — дерьмо, так что ты за ним ни пой, он таким и останется. А вот если от его красоты, если от его совершенства кровь в жилах сворачивается, — так оно и дальше так будет безо всякого тебе, понимаешь, пения!..
О кино он рассказывал много — и всё это были рассказы о рутине тяжёлой производственной деятельности. Причём, в отличие от заводского производства, которое включает в себя несколько понятных звеньев: поставка сырья, выпуск продукции, сбыт, — в кинопроизводство, как скоро я понял, на равных правах входило всё, к чему оно могло иметь хотя бы самое отдалённое отношение.
Авансы, выплаты, тиражи, дрязги, декорации, материалы, транспорт, жильё, хлопоты, рецензии, пьющие журналисты, пьющие директора, безмозглые актрисы, надутые актёры, пьющие актёры, глупые актёры, жадные актёры, новые выплаты и новые дрязги, тупой зритель, идиотский худсовет, недобросовестная возня вокруг количества копий, завышенные расценки на одно, заниженные расценки на другое, жульничество начальства, ошибки бухгалтерии, неправедный суд, условный срок, чудовищный приговор, любимчики, завистники, злопыхатели, враги, — и далее, и далее… И какое слово, пусть самое гадкое и грязное, ни произнеси, Василий Степанович скажет: вот-вот, Серёжа, именно! — и тут же найдёт ему место в иерархии своей прошлой кинодеятельности.
Редкими жемчугами и бриллиантами высверкивали смешные, милые байки.
Когда после «Молдовы-фильма» он отработал ассистентом на одной картине, а потом не
