сказал Вовка грустно, пока Гера размышлял о добре и дружбе, о семье и ценностях, поэтому его мысли никак не сочетались с услышанным.
Герасим промолчал и лишь со страхом посмотрел на Вовку. Догадываться и знать – это две разные вещи. Гера догадывался, что кто-то из ребят – убийца, но в глубине души надеялся, что в лагерь прошмыгнул незнакомый злой дядька и убил Влада с дедом. Его обязательно посадят, и его будет не жаль. Конец истории, хэппи энд.
И вот сейчас Вовка понял, кто убийца, глядя в показания ребят, значит, хэппи энда не будет, значит. Будет шок и принятие, а еще бесконечные вопросы, как так.
– Только доказать мы ничего не сможем, – добавил Вовка с сожалением, – это все косвенные улики.
– И что будем делать? – спросил Гера осторожно. Он по-прежнему не готов был ни к шоку, ни к принятию.
– Все очень просто, – сказал тот, вновь улыбнувшись Гере, но уже не так жизнерадостно, как раньше. – Нам нужна икона, тогда мы сможем поймать его на живца. Убийца хотел заполучить икону, как же я раньше это не понял! Пошли, узнаем у Полины и Сильвестра, как у них дела с картой. О результатах пока молчок.
Вовка вскочил и, собрав все свои записи, вышел из комнаты. Гера же облегченно вздохнул, потому как родственник так и не назвал ему имя убийцы, и это было очень хорошо. Герасим был не уверен, что, зная это имя, он смог бы вести себя со злодеем как ни в чем не бывало.
Глава 18. Полина
Сильвестр и Полина сидели на лавочке у корпуса и молча наслаждались летним солнцем. Не хотелось ничего говорить, они расшифровали карту Влада и сейчас просто ждали, когда все проснутся, чтоб вместе попробовать найти икону, украденную у деда. К лавочке очень аккуратно подошел Татарин, в зубах у него был заяц средних размеров. Он очень аккуратно положил его у ног Сильвестра и преданного посмотрел на него.
– Опять ты, – буркнул Сильвестр. – Что тебе от меня надо? Я же сказал тебе, я не твой хозяин.
– Зачем вы так с ним, – Полина словно проснулась, ей на мгновение показалось, что она увидела в этом замкнутом и злом пирате человека, но, видимо, это был просто мираж. Сейчас перед ней сидел вновь он, грубиян, не способный на чувства. В данном случае, на сострадание к собаке, которая потеряла хозяина.
– Я не могу по-другому, – стал оправдываться перед ней Сильвестр, понимая, что перегнул.
– Это все демагогия – могу или нет, – жестко ответила Полина и хотела продолжить, но Сильвестр ее перебил:
– Когда мне было пятнадцать лет, мы с моим другом пошли курить за дома, на пустырь. Были у нас такие на районе, я живу на юге, сейчас-то там уже все застроено, а тогда поле с мусором и все, – Сильвестр говорил быстро, словно бы боялся передумать. – Мы не первый раз туда бегали, обычно, конечно, большой толпой, а тут решили вдвоем, чтоб родители не спалили с сигаретами или бдительные соседи им не передали. Когда мы уже затушили бычки, нас окружила стая бродячих собак. Разных…
Полина заметила, как у взрослого, сильного человека, преподавателя, которого боялись все в университете, включая преподавательский состав, затряслись руки.
– Там были и такие большие, как Татарин, были и маленькие, но от их размера ничего не зависело, потому что они были, возможно, даже кровожаднее своих крупных собратьев. Но главное, они были настоящей злобной стаей.
Татарин, точно чувствуя переживания Сильвестра, очень медленно подполз к нему и положил морду на краешек кроссовок, словно бы проверял, не выгонят ли его опять.
– Как потом выяснили полицейские, вся стая была заражена бешенством, – продолжил рассказывать Сильвестр, и голос его сорвался. – Они… рвали нас на куски, и мы, взрослые пятнадцатилетние парни ничего не могли с этим поделать. Я видел, как умер мой друг, его глаза, полные непонимания, как вообще такое может случиться, стали вдруг пустыми. Я видел этот момент, когда в теле не осталось души, и ты знаешь, он очень страшен. Шрамы зажили, а его я не могу забыть до сих пор, хотя прошло уже пятнадцать лет. В один момент от боли я потерял сознание, думал, что тоже умер, но боль вернула меня обратно, правда, уже не на поле, а на больничную койку. Потом были годы операций и лечения, но что-то внутри сломалось и не подлежит восстановлению. Все тело в шрамах, да и борода у меня не просто так, под ней тоже скрываются последствия той атаки. Каждую ночь я возвращаюсь на пустырь и переживаю все заново, каждую ночь я вижу, как стекленеют глаза моего друга, и ничего с этим сделать не могу. Теперь ты понимаешь, почему я не могу быть его хозяином?
– Нет, – сказала Поля, и Сильвестр, смотревший до этого на Татарина, поднял на нее удивленный взгляд, ведь он решил, что после его рассказа все встанет на свои места. – Нет, я не понимаю, – повторила Поля уверенно, – потому что это неправильно. Ты уравнял всех собак, но они разные, как и люди. Мой папашка – гадкий человек, он бросил нас, когда мама только вышла из роддома. Вот так, она вернулась домой в пустую квартиру. Девяносто седьмой год, выжить трудно было всем, а уж матери-одиночке и подавно. А еще, я забыла сказать, что этот урод все деньги из дома забрал, все до копейки. Мать так переживала, что у нее пропало молоко. Подонок обрек нас на медленную голодную смерть. Как мать мыла полы в подъезде со мной рядом в корзине, потому как коляски не было, а эти копейки тратила на молочную смесь для меня, а сама голодала до обмороков, я тебе рассказывать не буду. Однажды сосед пенсионер увидел это и стал со своей мизерной в те времена пенсии мать подкармливать, да соления и заготовки, из своих садов привезённые, ей таскать. Ему ничего от мамы не нужно было, он помогал просто так, потому как видел, что нужна помощь. Это два человека, двое мужчин, пусть и разного возраста. Что маме после того, как один предал ее с дочерью на верную смерть, начать ненавидеть всех и не принимать помощь от другого человека?
– Это разные вещи, – попытался оспорить ее версию Сильвестр.
– Это одно и то же, – настояла Полина. – Тебе Татарин сейчас помощь предлагает, возможно, именно он поможет тебе не возвращаться больше в эти сны.
Сильвестр, взглянув на Полину долгим, пристальным взглядом, повернулся к
