аллее из акаций, с которой открывается вид на деревню, озеро и горы..... Не стану преувеличивать эмоции радости по поводу обретения свободы и, возможно, утверждения моей славы. Но вскоре моя гордость была усмирена, и трезвая меланхолия овладела моим умом при мысли, что я навсегда расстался со старым и приятным товарищем, и что какова бы ни была дальнейшая судьба моей "Истории", жизнь историка должна быть короткой и недолговечной.100
3. Человек
Гиббон в шестнадцать лет был описан М. Павильяром как "маленькая худенькая фигурка с большой головой".101 Ненавидит упражнения и любит еду,102 Вскоре он приобрел грузность тела и лица, объемистый живот, поддерживаемый тонкими ногами; рыжие волосы, завитые на бок и завязанные сзади, нежные херувимские черты, нос пуговкой, пухлые щеки, множественный подбородок и, прежде всего, широкий, высокий лоб, обещающий "предприятия большой силы и момента", величия и размаха. Он соперничал с Джонсоном в аппетите и Уолполом в подагре. Его мошонка год от года болезненно раздувалась до размеров, которые его узкие бриджи смущающе выделяли. Несмотря на свои недостатки, он был тщеславен своей внешностью и одеждой, и в предисловии ко второму тому поместил свой портрет работы Рейнольдса. Он носил на поясе табакерку и постукивал ею, когда нервничал или хотел, чтобы его услышали. Он был эгоцентричен, как и любой человек, преследующий свою цель. Но он правдиво заявлял: "Я наделен веселым нравом, умеренной чувствительностью [но не сентиментальностью!] и естественной склонностью к отдыху".103
В 1775 году он был избран в "Клуб". Он часто посещал его, но редко выступал - ему не нравилась идея Джонсона о беседе. Джонсон слишком громко комментировал "уродство" Гиббона;104 Гиббон называл Большого Медведя "оракулом", "неумолимым врагом", "фанатичным, хотя и энергичным умом, жадным до любого предлога, чтобы ненавидеть и преследовать тех, кто не согласен с его вероучением".105 Босуэлл, не чувствуя жалости к неверному, назвал историка "уродливым, пораженным, отвратительным парнем", который "отравляет мне жизнь в нашем литературном клубе". Тем не менее у Гиббона наверняка было много друзей, ведь в Лондоне он ужинал почти каждый вечер.
В августе 1787 года он приехал из Лозанны в Лондон, чтобы проконтролировать публикацию IV-VI томов. Они вышли в свет в день его пятьдесят первого дня рождения, 8 мая 1788 года, и принесли ему 4 000 фунтов стерлингов - один из самых высоких гонораров, выплаченных автору в XVIII веке. "Заключение моей работы было в целом прочитано и получило различные оценки. ... Однако в целом "История упадка и падения", похоже, прижилась как у нас, так и за рубежом, и, возможно, через сто лет ею еще будут злоупотреблять".106 Уже Адам Смит поставил его "во главе всего литературного племени, ныне существующего в Европе".107 13 июня 1788 года, во время суда над Гастингсом в Вестминстер-холле, Гиббон, находясь на галерее, имел удовольствие слышать, как Шеридан в одной из своих самых драматических речей ссылается на "светлые страницы Гиббона".108 Согласно неправдоподобной истории, Шеридан позже утверждал, что сказал "объемные";109 но это прилагательное вряд ли можно было применить к страницам, а "светящиеся", несомненно, было подходящим словом.
В июле 1788 года Гиббон вернулся в Лозанну. Через год Дейвердун умер, оставив свой дом Гиббону на все время жизни историка. Там, с несколькими слугами и доходом в 1200 фунтов стерлингов в год, Гиббон жил вольготно, пил много вина и пополнял свои подагру и обхват. "С 9 февраля по 1 июля 1790 года я не мог двинуться с места ни в доме, ни в кресле".110 К этому периоду относится легенда о том, что он преклонил колени у ног госпожи де Крусаз с признанием в любви, что она велела ему подняться, но он не смог, будучи слишком тяжелым.111 Единственным источником этой истории является госпожа де Генлис, которую Сент-Бёв назвал "женщиной со злобным языком";112 А ее собственная дочь отвергла эту историю, сочтя ее путаницей лиц.113
Французская революция нарушила спокойствие Гиббона. Революционные настроения звучали в швейцарских кантонах, и до него доходили слухи об аналогичных волнениях в Англии. У него были все основания опасаться краха французской монархии, ведь он вложил 1 300 фунтов стерлингов в заем французского правительства.114 В 1788 году в неудачном пророчестве он написал о французской монархии, что "она стоит, как может показаться, на скале времени, силы и мнения, поддерживаемая тройной аристократией - церковью, дворянством и парламентом".115 Он радовался, когда Берк опубликовал "Размышления о революции во Франции" (1790); он написал лорду Шеффилду, советуя не проводить никаких реформ в британской политической структуре; "если вы допустите самое незначительное и самое умозрительное изменение в нашей парламентской системе, вы пропали".116 Теперь он сожалел об успехах философов в борьбе с религией: "Иногда я подумывал написать диалог мертвых, в котором Лукиан, Эразм и Вольтер должны были бы взаимно признать опасность выставления старого суеверия на поругание слепой и фанатичной толпе".117 Он призвал некоторых португальских лидеров не отказываться от инквизиции во время этого кризиса, угрожавшего всем тронам.118
Отчасти спасаясь от французской революционной армии, приближавшейся к Лозанне, отчасти в поисках английской хирургии, а в ближайшем будущем, чтобы утешить лорда Шеффилда в связи со смертью его жены, Гиббон покинул Лозанну (9 мая 1793 года) и поспешил в Англию. Там он нашел Шеффилда настолько занятым политикой, что тот быстро оправился от своего горя; "пациент выздоровел, - писал Гиббон, - еще до прибытия врача".119 Теперь историк сам обратился к врачам, поскольку его водянка выросла "почти до размеров маленького ребенка..... Я ползаю по ней с некоторым трудом и с большим неприличием".120 В ходе одной операции из пораженного яичка выкачали четыре кварты "прозрачной водянистой жидкости". Но жидкость собралась снова, и при повторном постукивании было извлечено три кварты. Гиббон получил временное облегчение и возобновил обеды. Вновь образовалась водянка; теперь она стала септической. 13 января 1794 года была проведена третья пункция. Гиббон, казалось, быстро поправлялся; доктор разрешил ему есть мясо; Гиббон съел несколько цыплят и выпил три бокала вина. Его охватили сильные желудочные боли, которые он, как и Вольтер, пытался облегчить опиумом. 16 января он умер, в возрасте пятидесяти шести лет.
4. Историк
Гиббон не был вдохновляющим в своей видимой личности, характере или карьере; его величие вылилось в его книгу, в грандиозность и смелость ее замысла, терпение и артистизм ее композиции, светлое величие целого.
Да, слова Шеридана были верны. Стиль Гиббона настолько светел, насколько позволяет ирония, и он проливал свет везде, куда бы ни обращался, за исключением тех случаев, когда предрассудки затемняли его взгляд. Его дикция была
