императором Иосифом II; в Версале его представили Людовику XVI, который, как говорят, участвовал в переводе первого тома на французский язык. Его приветствовали в салонах, в частности маркиза дю Деффан, которая нашла его "мягким и вежливым, ... превосходящим почти всех людей, среди которых я живу", но назвала его стиль "декламационным, ораторским" и "в тоне наших исповедуемых умников".88 Он отклонил приглашение Бенджамина Франклина, написав в открытке, что, хотя он уважает американского посланника как человека и философа, он не может примириться со своим долгом перед королем вести беседу с взбунтовавшимся подданным. Франклин ответил, что он так высоко ценит историка, что если когда-нибудь Гиббон задумается об упадке и падении Британской империи, Франклин с удовольствием предоставит ему соответствующие материалы.89
Вернувшись в Лондон, Гиббон подготовил ответ своим критикам - "Оправдание некоторых пассажей в пятнадцатой и шестнадцатой главах "Истории упадка и падения Римской империи" (1779). Он кратко и вежливо разобрался со своими богословскими оппонентами, но пришел в ярость, когда разбирался с Генри Дэвисом, юношей двадцати одного года, который на 284 страницах обвинил Гиббона в неточностях. Историк признал некоторые ошибки, но отрицал "умышленные искажения, грубые ошибки и подневольный плагиат".90 В целом "Виндикация" была воспринята как успешное опровержение. Гиббон больше не отвечал на критику, кроме как вскользь в "Мемуарах", но нашел место для примирительных комплиментов в адрес христианства в своих более поздних томах.
Его написание ускорилось после потери места в парламенте (1 сентября 1780 года). Тома II и III "Истории" были опубликованы 1 марта 1781 года. Они были приняты спокойно. Вторжения варваров были старой историей, а длинные и компетентные обсуждения ересей, будораживших христианскую церковь в IV и V веках, не представляли интереса для поколения мирских скептиков. Гиббон послал предварительный экземпляр второго тома Горацию Уолполу; он навестил Уолпола на Беркли-сквер и был огорчен, когда ему сказали, что "там так много ариан, евномиан и полупелагиан... что, хотя вы написали историю так хорошо, как только можно было написать, боюсь, мало у кого хватит терпения ее читать". "С того часа и по сей день, - писал Уолпол, - я ни разу не видел его, хотя он звонил раз или два в неделю".91 Позднее Гиббон согласился с Уолполом.92
В томе II восстановлена жизнь, когда на фронте появился Константин. Гиббон интерпретировал знаменитое обращение как акт государственной мудрости. Император понял, что "действие самых мудрых законов несовершенно и шатко. Они редко вдохновляют добродетель, они не всегда могут сдержать порок". На фоне хаоса нравов, экономики и управления в разрушенной империи "благоразумный судья мог бы с удовольствием наблюдать за развитием религии, которая распространяла среди людей чистую, благожелательную и универсальную систему этики, приспособленную к каждому долгу и каждому условию жизни, рекомендованную как воля и разум верховного Божества и обеспеченную санкцией вечных наград или наказаний".93 То есть Константин признавал, что помощь сверхъестественной религии была ценным подспорьем для морали, социального порядка и правительства. Затем Гиббон написал 150 красноречивых и беспристрастных страниц о Юлиане Отступнике.
Он закончил главу XXXVIII и том III сноской, восхваляющей "чистую и щедрую любовь Георга III к науке и человечеству". В июне 1781 года, благодаря помощи лорда Норта, Гиббон был переизбран в парламент, где вновь стал поддерживать министерство. Падение лорда Норта (1782) положило конец Торговому совету и должности Гиббона в нем; "я был лишен удобного жалованья в 750 фунтов в год".94 Когда Норт занял место в коалиционном министерстве (1783), Гиббон попросил еще одну синекуру; он ее не получил. "Без дополнительного дохода я не мог долго и благоразумно поддерживать тот стиль расходов, к которому привык".95 По его расчетам, он мог бы позволить себе такой стиль в Лозанне, где фунты стерлингов имели вдвое большую покупательную способность, чем в Лондоне. Он отказался от места в парламенте, продал все свое безличное имущество, кроме библиотеки, и 15 сентября 1783 года покинул Лондон - "его дым, богатство и шум" - и отправился в Лозанну. Там он поселился в комфортабельном особняке вместе со своим старым другом Жоржем Дейверденом. "Вместо того чтобы смотреть на мощеную площадку в двенадцать футов квадратных, я наслаждаюсь безграничной перспективой долины, гор и воды".96 Две тысячи книг дошли до него с некоторой задержкой, и он приступил к работе над IV томом.
Первоначально он планировал закончить "Упадок и падение" завоеванием Рима в 476 году. Но после публикации III тома он "начал желать ежедневной работы, активного поиска, который придает ценность каждой книге и цель каждому исследованию".97 Он решил трактовать "Римскую империю" как Восточную, так и Западную империю и продолжить свое повествование до разрушения византийского правления в результате завоевания Константинополя турками в 1453 году. Таким образом, он добавил тысячу лет к своему охвату и взял на себя сотни новых тем, требующих напряженного исследования.
В четвертый том вошли виртуозные главы о Юстиниане и Белизарии, глава о римском праве, получившая высокую оценку юристов, и унылая глава о дальнейших войнах внутри христианского богословия. "Хотел бы я, - писал Уолпол, - чтобы мистер Гиббон никогда не слышал о монофизитах, несторианах и прочих подобных глупцах!"98 В V томе Гиббон с явным облегчением обратился к возвышению Мухаммеда и арабскому завоеванию Восточной Римской империи, и он одарил пророка и воинственных халифов всем тем беспристрастным пониманием, которое подвело его в случае с христианством. В VI томе крестовые походы стали для него еще одной волнующей темой, а взятие Константинополя Мухаммедом II стало кульминацией и венцом его работы.
В последней главе он подвел итог своим трудам знаменитым предложением: "Я описал триумф варварства и религии".99 Как и его непризнанный учитель Вольтер, он не видел в Средневековье ничего, кроме грубости и суеверия. Он изобразил разрушенное состояние Рима в 1430 году и процитировал сетования Поджио: "Это зрелище мира, как он пал, как изменился, как обезображен!" - разрушение или обветшание классических памятников и произведений искусства, Римский форум, заросший сорняками и засиженный скотом и свиньями. И Гиббон с грустью заключил: "Именно среди руин Капитолия я впервые задумал произведение, которое развлекало и занимало меня около двадцати лет моей жизни и которое, как бы оно ни было неадекватно моим собственным желаниям, я в конце концов предоставляю любопытству и откровенности публики". И в своих "Мемуарах" он вспоминал тот час неоднозначного освобождения:
Именно ... ночью 27 июня 1787 года, между одиннадцатью и двенадцатью часами, я писал последние строки последней страницы в летнем домике в моем саду. Отложив перо, я сделал несколько поворотов по ... крытой
