переодевалась в душевой. Но в тот момент я поняла, что слухи о расстройстве пищевого поведения возникли не на пустом месте. В теннисный сезон она не была такой тощей. А зимние джинсы и свитера скрывали выступавшие кости.
Я поняла, что кто-то должен поговорить с ней о том, что ее ребра видны не только спереди, но и со спины, что можно сосчитать ее позвонки. Но я не могла это сделать. Пухленькая девочка не могла сказать худенькой, что она слишком тощая.
Я решила никому не говорить об этом. Ни Фрэн, ни Джеффу, ни Карлотте, чтобы посплетничать, ни (уж это само собой) кому-либо из преподов. Это просто станет очередным моим знанием о ком-то, очередным кусочком информации, который я буду беречь.
Талия открыла сушилку, чтобы бросить туда свою одежду. Она сказала: «Давай», но затем, слава богу, отвернулась, ища, чем бы прикрыться. Она схватила розовое полотенце, не свое, из корзины для белья и завернулась в него. Порывшись еще, она вытащила чьи-то джинсы и хэбэшку и перекинула их через плечо. Я улучила момент, пока она была ко мне спиной, чтобы по-быстрому раздеться, и теперь держала стыренную одежду, прикрывая грудь и живот, напоминавший, как мне казалось, дрожжевое тесто. Хотя я знала, что от гребли у меня под жиром невидимые мускулы. В следующий момент нам с Талией, по-видимому, обеим пришло на ум, что эта одежда может на меня не налезть. Но не успела я смутиться еще сильнее, как она выхватила у меня одежду, сорвала с себя полотенце и протянула мне. К счастью, полотенца мне хватило. Талия натянула джинсы и хэбэшку и засунула мою пижаму в сушилку.
Она не смогла закрыть дверцу сушилки, и мы стали смеяться. Одетая в мешковатые джинсы, которые ей приходилось придерживать одной рукой, она отступила на шаг от сушилки и стала заталкивать содержимое босой ногой, а затем уперлась в дверцу коленкой и наконец захлопнула ее. Мы побежали обратно по коридору, шикая друг на друга, чтобы кто-нибудь не вышел и не увидел нас в своей одежде и полотенце.
«Знаешь, как было бы идеально? — сказала я, когда мы вернулись к себе в комнату. — Если бы выяснилось, что мы украли шмотки Христины». И мы засмеялись сильнее. Это было так здорово, смешить ее.
Мы обе приняли душ и стали спешно одеваться в школу, но Талия взглянула на свои наручные часы и сказала: «Господи, Боди, сейчас только 6:50».
Я сказала: «Фан-нафиг-тастика», — и плюхнулась на голый матрас.
«Что ты делаешь?» — взвизгнула Талия, и я снова почувствовала себя неряхой-неумехой и, вскочив на ноги, принялась чистить одежду щеткой, пока Талия держалась как можно дальше от меня. Мы больше не были вместе: она была чистой, а я — нет.
32
Второе похмелье в Грэнби за пять дней: снова наковальня в ватной голове.
Я налила целый термос кофе в преподавательской комнате отдыха и там же взяла бумажный стаканчик.
Чтобы не бороться с искушением проверить «Твиттер», я удалила его с телефона. Какое облегчение смотреть, как исчезает иконка вместе со всеми откликами на мои пьяные сообщения.
Я медленно прошла к учебному корпусу, благодаря зимний воздух, лежавший у меня на голове, словно гигантский пакет со льдом.
Ребята тоже были вялыми под конец долгой недели, а Бритт казалась особенно подавленной. Пришел ответ от адвоката Омара: он недоступен для комментариев по своему делу. Джамиля сказала:
— Я так и знала, что он не станет разговаривать со случайными ребятами из Грэнби.
— Сочувствую, — сказали Лола, — но это да: приходит очередная белая девочка поковыряться в его жизни? Уверена, он такой: нет уж, спасибо.
Бритт вздохнула, положила голову на стол и сказала:
— Я не стану это делать без его голоса. Это будет неправильно.
Алисса припозднилась с пончиками из пекарни Грэнби. Мы стали жевать их, усеивая стол сахаром с корицей и слушая, как ребята показывают по очереди друг другу свои первые серии. Бритт успела взять интервью у Присциллы Мэнсио, которое планировала сократить.
Вскоре после начала Бритт попросила ее рассказать, что она помнит об Омаре.
Присцилла сказала: «Честно, почти ничего, до ареста и суда. Спортивное отделение… Они не участвуют в совещаниях преподавателей».
Бритт: «А что насчет Робби Серено?»
Присцилла: «А, ее парень. Что ж, да. Что про него сразу поняли, это что он непричастен. Он был в лесу на пьянке. Вы же видели те фотографии».
Бритт: «Конечно, но я имела в виду, каким он был?»
Присцилла: [пауза] «Талантливым лыжником. Он не ходил на французский, поэтому я мало его знала, но я вот что скажу: какие-то школьники еще не успевают раскрыться в полной мере, когда приходят к нам. И Робби был незрелым. Шумел в коридорах, такой самоуверенный. Помню его родителей, очень приятные. Отец был португальским иммигрантом, а… или нет — может, они оба были просто португальцами из Новой Англии. Вермонт, рабочий класс. Отец был… может, электриком; поправьте, если ошибаюсь. Робби учился на стипендию. Мой первый муж был португалец, поэтому, когда я познакомилась с Серено на каких-то родительских выходных или где-то еще, я разговорилась с ними. Когда у вас есть что-то общее, сами не заметите, как завяжется знакомство».
Это заставило меня задуматься, и я уже почти не слушала, как четверо других ребят советовали что-то Бритт по монтажу. Я всегда считала, что Робби из той части Вермонта, где стоят треугольные лыжные домики, по которым мои одноклассники разлетались на длинные выходные.
Множество ребят заработали свою популярность не только благодаря оценкам и богатству. Одни выделялись харизмой, другие — спортивными достижениями или редкой привлекательностью, а кто-то — всем сразу. Робби был королем школы по многим причинам, и у него хватало культурного капитала, чтобы Талия могла с ним встречаться, несмотря на его происхождение. Тем не менее то, что Робби Серено был небогат, ошеломило меня. Воображаемая Фрэн у меня в голове сказала: «Видишь? Если мы что-то думаем, еще не значит, что так оно и есть».
Следующей выступала Алисса с проектом об Арсарет Гейдж Грэнби, и я распрямила руки и постаралась сосредоточиться.
Студенткой я злилась на то, что в Грэнби нет статуи Арсарет, хотя она имела большее отношение к основанию школы, чем ее муж Сэмюэл. И все же он один стоял там, отлитый из бронзы, под снегом и пыльцой.
Но, как я узнала лишь спустя годы после окончания школы и как Алисса показала в своем проекте, Арсарет, выросшая в Вирджинии, ничего не сделала, чтобы освободить мужчину, женщину и ребенка, которых получила по завещанию от дяди, и продала их в рабство, прежде чем отправиться в нью-гемпширские леса. Слава богу, мы не устраивали для нее никаких святилищ.
История, которую доктор Калахан рассказывала каждую осень новым учащимся Грэнби в 90-е годы, заключалась в том, что в 1814 году губернатор издал школьный устав для молодых людей из городка, называвшегося тогда Мидпойнт, чтобы сделать из них ученых фермеров. Арсарет Гейдж, двадцатичетырехлетняя учительница, считавшаяся старой девой, поселилась в крошечном коттедже рядом со школой и начала обучать двенадцать мальчиков разного возраста. Доктор Калахан просила нас представить, как Арсарет покидает свой дом и попадает в местность, столь непохожую на ту, что она знала. Она просила нас представить темноту этих лесов в 1814 году, сияние звезд.
Официальная история гласила: к тому времени, когда шесть лет спустя появился Сэмюэл Грэнби, рано оставивший адвокатскую практику и искавший, где бы приложить свои силы, школа процветала. Он познакомился с молодой женщиной из Вирджинии, с нуля создавшей замечательную школу, и предложил профинансировать реальную подготовительную школу пресвитерианского колледжа, построить библиотеку, часовню и общежития и поставить ее у руля. А между делом он перестроил местную пресвитерианскую церковь и починил дорогу; благодаря его деньгам и школа, и город получили его имя. В какой-то момент они с Арсарет полюбили друг друга и поженились, и тогда как он стал директором быстро растущей школы, она сохранила за собой более чем значительную должность завуча. Своих детей
