почти все это, когда гуглила первый раз. Тогда я начала с актерского состава «Камелота» и успела найти всего несколько ребят второго ряда, когда Джером остановил меня. Робин Фейсер, сыгравшая леди Кэтрин, участвовала в соревнованиях по гребле и триатлону. Миссис Росс, жившая теперь в Вайоминге, активно вела страницу на «Фейсбуке» и была в друзьях со множеством выпускников Грэнби. Макс Краммен, который играл и Мерлина, и короля Пеллинора и вечно был под кайфом, теперь работал адвокатом по трудоустройству в Эл-Эй, с респектабельной стрижкой и всем прочим. Бет Доэрти казалась богатой и скучающей домохозяйкой, использующей соцсети для продажи эфирных масел, хотя, судя по виду ее дома, в деньгах она не нуждалась.
Ни с кем из них я не связывалась. (Так или иначе, на «Фейсбуке» я была инкогнито, под именем Элизабет Уэйджер — этого было достаточно, чтобы сбить с толку посторонних, но не моих настоящих друзей.) Я всегда считала, что поддерживать контакт всего с несколькими грэнбийцами — это разумный предел, способ удержать неряху Боди, разваливавшуюся на куски, от призрачного появления у меня в окне. Помогало то, что, хотя журнал выпускников приходил ко мне домой четыре раза в год, никто из моих ровесников не вносил обновлений в свою биографию.
Но теперь, раз уж я открыла ящик Пандоры, я могла продолжить свои поиски. Находить людей было поразительно легко, во всяком случае выхватывать основные сведения о них.
Христина Гура, первая соседка Талии, жила во Флориде. Я нашла Бендта Йенсена, чьи посты на датском, коряво переведенные «Фейсбуком», оказались политическими агитками. Я нашла Асада Мирзу, ставшего сценаристом комедий; я видела какие-то его работы, не зная, что это он. Рэйчел Поупа преподавала математику в частной дневной школе в Бостоне. Это меня поразило: я-то представляла ее замужем за сенатором, возможно, занятой в сфере моды. Бенджамин Скотт, наш отличник (тот самый, которого я попросила оставить мне свои оценки в случае смерти), вел колонку в «Вашингтон-пост» по вопросам ЛГБТК. Дориана Каллера на «Фейсбуке» не было, но я легко нашла его через «Гугл»: он стал юристом по трудовым спорам и представлял, судя по всему, интересы не корпораций, а профсоюзов. При виде его лица я передернулась, но его работа внушала уважение.
Элита Грэнби должна была вырасти в высокопоставленных невежд, правящих страной, полномочия которых намного превосходят их интеллект. Вместо этого почти все они казались милейшими людьми.
Что ж, это можно было предвидеть: у всех у нас вел литературу доктор Майер, рассуждавший о власти, стуча по столу «1984». Дэна Рэмос заставляла всех нас смирно сидеть и смотреть на растения. Мистер Левин рассказывал нам одни и те же истории о греческих геометрах и о том, как он оплачивал учебу в колледже, работая помощником официанта. Вполне возможно (до меня это долго доходило), что моя чуткость и стойкость — это не то, что помогло мне выжить в Грэнби, а то, что Грэнби мне дала. То, что она отмеряла всем желающим.
Сколько раз мне еще придется усваивать все тот же урок? Ты не особенная. И это окей.
Под конец я вернулась на страницу Робби на «Фейсбуке» и сидела, уставившись на фотографию профиля, на которой он обнимал жену, впиваясь пальцами ей в бедро, словно боялся, что ее смоет набегающими волнами. Я вспомнила, как Робби ждал Талию после репетиций «Причуд» и «Камелота». Он стоял на ступеньках театра, один или с другом, читая учебник или так, готовый проводить ее обратно в общежитие.
Но — я совсем забыла — иногда, поддавшись порыву, вы переносили репетицию «Причуд» в нижний кампус, чтобы ребята практиковались под аркой возле Старой часовни. Вокруг темнело, а я делала для вас заметки о расстановке актеров. Не думаю, что Робби хоть раз там появлялся.
До тех пор я не понимала, почему ночью звук распространяется по-другому, но я сидела на ступеньках Старой часовни со своим планшетом, и когда певцов выстраивали в круг, их голоса звучали более объемно, возвышенно и серебристо. Все равно как петь в душе, если бы душ был бескрайним.
«Кому вы поете?» — спросили вы однажды. Сакина сказала: «Последнему ряду». Нет-нет, они не поняли. Вы имели в виду, кому поет ваш персонаж, даже если в песне вовсе не было слова вы, потому что, хоть «Причуды» и были, в сущности, конкурсом талантов, они задумывались как ревю, и неважно, пели ребята мелодии спектакля, мадригалы или Мэрайю Кэри, они должны были воплощать своих персонажей.
Вы сказали: «Я хочу, чтобы вы представили слушателей так ясно, чтобы я смог их увидеть».
Кто-то спросил: «А что, если ты поешь себе?»
«Никто никогда не поет себе», — сказали вы, и это вызвало шквал возражений. А как же Мария в «Звуках музыки», кружащая по холмам?
Наконец вы сказали: «Если не врубаетесь, пойте тогда Боди. В любом случае, она будет в будке. Признавайтесь Боди в любви, говорите Боди, что вам приснился сон, говорите ей, что вы образец современного генерал-майора». И вы схватили меня за плечи и усадили перед аркой, сделав единственной зрительницей. Как будто в упор не видя, почему я носила черное и пряталась за кулисами.
Кван Ли, выступавший следующим, сделал, как вы велели: спел «Все, о чем молю» [43] своим уже тогда выдающимся голосом, неотрывно глядя мне в глаза. Затем вышел Грэм Уэйт с гитарой и, вместо того чтобы петь «Черного дрозда», запел песню Тома Петти о трудностях взросления в городке в Индиане [44]. Я думала, что этим его шутка и ограничится, пока он не дошел до припева. Он запел почти один в один с оригинальным текстом: «Последний танец Боди Кейн!»
Вы это помните? Вы смеялись до слез, аплодировали Грэму, спрашивали меня, пел ли кто-нибудь мне такое. Я признала, что нет, никто мне такого не пел. Шутка была хорошей, и я смеялась со всеми, польщенная тем, что Грэм запомнил, что я из Индианы. Но я сразу поняла, что меня ждет: весь остаток учебного года все кому не лень будут петь мне это в коридорах и столовой, и мне придется как-то реагировать на это.
«Окей, — сказали вы наконец, вытирая слезы, — не так буквально в следующий раз, но идею вы поняли».
Прошел час, а я все сидела, уставившись в экран лэптопа. Должно быть, я выглядела как человек, выполняющий напряженную стрессовую работу — неудивительно, что все старались держаться подальше от моего столика.
Мы считали, что в Куинси-холле и в Доме Гейдж водятся привидения. Мы считали, что мистер Уайсокис и мисс Арена влюблены друг в друга, пока он не объявил о своей помолвке с другой женщиной, о которой мы впервые услышали, аспиранткой из Университета Вермонта. А еще мы считали себя почти взрослыми.
Я шла на киноведение, придавленная холодом, лэптопом в рюкзаке и зимним пальто, которое уже начинала ненавидеть. Вот так я и влачила четыре свои года в Грэнби: подавленной и неприкаянной.
Трудно описать то состояние морока, в котором я находилась; могу лишь сказать, что я уже совершенно не понимала, что правда, а что нет — насчет Джерома, насчет Робби, насчет Омара, насчет вас. Не знала, любит ли еще меня Яхав. Не могла понять, кто знал больше о том, что случилось с Талией: я сейчас или я на пороге восемнадцатилетия. Я-взрослая, оглядывающаяся назад со всем своим опытом и знаниями, или я-подросток, одновременно уставшая от жизни и наивная, воспринимающая все впервые.
Это даже не было вопросом доверия выжившей, ведь Талия никогда ничего не рассказывала о вас. Не говоря о том, что она не выжила.
[43] «Все, о чем тебя молю» (англ. All I Ask of You) — дуэт из мюзикла Эндрю Ллойда Уэббера «Призрак оперы».
[42] Универсальный базовый доход (англ. Universal Basic Income) — концепция, поддерживаемая некоторыми экономистами и социологами, согласно которой правительства должны выделять фиксированную сумму денег каждому гражданину без всяких условий.
[41] «Я с ней» (англ. I’m With Her) — американская музыкальная группа, выступающая в жанрах
