Михалёва. — М.: Художественная литература: 1981
Число казней в Иране приводится по данным Amnesty International.
Mohammad, Kazemifar Amir et al. Crack in Iran: is it Really Cocaine? Journal of Addiction Research and Therapy. 2 (2011). P 1–3
Ghiabi M., Maarefvand M., Bahari H., Alavi Z. Islam and cannabis: Legalisation and religious debate in Iran. International Journal of Drug Policy. 2018 Jun;56. P. 121–127.
Все четыре слова используются в Иране для обозначения марихуаны. «Аляф» — перс. «трава». «Вид» — калька с английского weed (трава). «Голь» — перс. «цветок». «Мариджуана» — «марихуана».
Портал Thirtyone, 28 ноября تر یاک، بیشترین ماده مخدر / 2023 کشفشده در ایران
Noorbala A.A., Saljoughian A., Bagheri Yazdi S.A., Faghihzadeh E., Farahzadi M.H., Kamali K., Faghihzadeh S., Hajebi A., Akhondzadeh S., Mousavi M.T. Evaluation of Drug and Alcohol Abuse in People Aged 15 Years and Older in Iran. Iranian Journal Of Public Health. 2020 Oct;49(10). P. 1940–1946
Wright A.E. The Battle against Opium in Iran: A record of progress. Bulletin of Narcotics 10, 2 (1958). P. 8–11
Парадокс одиннадцатый Свободное искусство в теократии
С точки зрения вклада в мировую культуру Иран прежде всего известен своей литературой: Хафиз Ширази, Фирдоуси, Саади и Омар Хайям по праву входят в число величайших поэтов всех времен. В то же время выдающаяся иранская литература принадлежит в основном Средневековью — ни XX, ни XXI век не породили признанных во всем мире иранских писателей. Однако уже в годы Исламской республики на мировую арену вместо поэтов вышли иранские режиссеры, которые сделали местное кино постоянным гостем ведущих мировых кинофестивалей. Для многих этот феномен стал настоящим откровением: как настолько свободное и смелое творчество возможно в исламской теократии? На самом деле искусство в стране зачастую ускользает от официального дискурса: не противостоит ему, но и не поддерживает — и такое положение дел вполне устраивает всех, включая саму Исламскую республику. Страна поэзии
Когда в далеком 2008 году я поступил в РУДН и явился на день выбора иностранного языка (проходил он в конце августа, всего за пару дней до начала занятий), персидский не стремился учить никто. В том году студентам восточного направления предложили три опции: китайский, арабский и, собственно, язык Омара Хайяма. Поэта, жившего на рубеже XI–XII веков, упомянула представительница кафедры, живописавшая прелести изучения персидского, — мол, уже скоро сможете читать его в оригинале. Звучало привлекательно, но других весомых аргументов в пользу выбора в ее речи не прозвучало: все-таки слишком редкий язык, да и перспектив мало. Так что я пошел на арабский, чтобы через четыре года неожиданно приблизиться к Омару Хайяму благодаря коту Тимофею.
Персидский в тот день, несмотря на все увещевания, выбрали лишь пятеро студентов (на арабский набралось три группы примерно по десять человек, на китайский — пять таких же групп). Доучились до конца трое. Впрочем, о плачевной ситуации в российской иранистике я уже писал во введении.
Гораздо позже, общаясь с иранцами, я понял, почему персидский называют «языком поэзии». Свои поэты есть везде, но в случае Ирана ситуация особенная. Здесь поэзия занимает особое место, красной нитью проходит через всю иранскую культуру и по сей день остается важнейшим ее элементом, хотя «золотой век» стихосложения пришелся на X–XV века. Стихи читают на праздниках и в книжных клубах, используют как решающий аргумент в дискуссиях и спорах, украшают строками Фирдоуси или Саади политические речи, дарят друзьям книги поэтов. В первую очередь — Хафиза.
Томик Хафиза Ширази (1325–1390), которого в стране считают первым среди стихотворцев прошлого, есть в квартире каждого образованного жителя Ирана. Как правило, не один. Спросите у иранца: «Сколько книг Хафиза в вашем доме?» В ответ, по моему опыту, услышите: «у меня шесть», «а у меня вроде девять», «точно не помню, но десять точно есть». Для ясности: в «собрание сочинений» Хафиза входит лишь один каноничный сборник стихов. То есть речь идет о шести, девяти или десяти разных изданиях одной и той же книги с идентичным текстом — так сильна любовь иранцев к национальному поэту.
Кстати, как гадают люди в ваших краях? Карты таро? На кофейной гуще? Может, при помощи монетки или зеркала? В Иране гадают исключительно по Хафизу. Способ простой: наугад открываете томик стихов и читаете — вот и ваша судьба. Есть даже специальная ночь для гадания — Шаб-е Ялда, самая длинная ночь в году в декабре, или, если быть точным, в ночь с 30-го азара на 1-е дея по иранскому календарю. А в Ширазе у мавзолея Хафиза, где всегда толпится народ, стоят «гадальщики» с волнистыми попугаями (морг-е эшг). Гадальщик предложит птице стопку цветных листочков со стихами средневекового поэта, а та клювом вытащит тот, в котором таится ваше будущее. Вам вежливо скажут: «габелетун надаре», это вам ничего не стоит. Значение у ритуальной фразы ровно противоположное — попугаю, точнее его хозяину, полагается заплатить.
Теперь самое главное: из стиха Хафиза о своей судьбе вы, скорее всего, ничего не поймете. Поэтика Хафиза славится сложностью и многозначностью, трактовать его газели[67] можно по-разному, и сами иранцы далеко не всегда понимают, что в них к чему. Поэтому в специальных изданиях Хафиза для гадания после каждого стихотворения следует комментарий — что оно означает. На листочке со стихотворением, которое вам выдаст попугай, тоже будет красоваться аккуратное пояснение.
Вторым в пантеоне иранских поэтов идет Фирдоуси (940–1020). Его я уже неоднократно упоминал, рассказывая о бессмертной иранской нации — именно Фирдоуси создал монументальную поэму «Шахнаме», она же «Книга царей», запечатлев в стихах огромный пласт легенд доисламского прошлого. Поэт номер три — Саади (1210–1292), он же «соловей из Шираза» с его нравоучительными поэмами «Бустан» и «Голестан» (первую из них в 2002 году газета The Guardian включила в список 100 величайших книг всех времен[68]). Дальше идет тройка примерно в равной степени почитаемых поэтов: Омар Хайям (1048–1131), которым завлекают на персидский даже незрелых абитуриентов в российских вузах, суфийский мистик Джалаладдин Руми, он же Мулана или Мевлана (1207–1273), и мастер выдумывания новых слов Низами Гянджеви (1141–1209). Замыкают общепризнанную «великую восьмерку» поэты-суфии Джами (1414–1492) и Аттар (1145–1221).
Особое место среди этих имен для меня занимает все-таки Омар Хайям. Удивительно, но этот поэт гораздо более популярен в мире, чем в самом Иране — можно сказать, что его вариант иранской поэзии «экспортный». Маленькие и простые рубаи, в
