возвращаются те естественные права, которых они лишены почти во всех монархиях. Этими правами являются: полная свобода личности и собственности; свобода прессы; право быть судимым во всех уголовных делах независимым жюри; право быть судимым только в соответствии со строгой буквой закона; право каждого человека исповедовать, без всякого вмешательства, ту религию, которую он выбирает, отказываясь от должностей, которые могут занимать только члены установленной церкви. Это... бесценные привилегии. ...Быть уверенным в том, что, ложась спать, вы встанете с тем же имуществом, с которым ушли на покой; что вас не вырвут из объятий жены и детей глубокой ночью, чтобы бросить в темницу или похоронить в изгнании в пустыне; что... вы будете иметь возможность опубликовать все свои мысли; ... эти привилегии принадлежат каждому, кто ступает на английскую землю. ... Мы не можем не верить, что в государствах, не основанных на таких принципах, произойдут революции".84
Как и многие другие наблюдатели, он предвидел революцию во Франции. 2 апреля 1764 года он написал маркизу де Шовелену:
Повсюду я вижу семена неизбежной революции, свидетелем которой, однако, я не буду иметь удовольствия стать. Французы во всем опаздывают, но в конце концов они приходят. Просвещение так широко распространилось, что оно вырвется наружу при первой же возможности; и тогда произойдет довольно красивый взрыв. Молодым повезло; они увидят великие вещи.
И все же, когда он вспоминал, что живет во Франции по воле короля, которого он обидел, поселившись в Потсдаме; когда он видел, как Помпадур, Шуазель, Малешерб и Тюрго склоняют французское правительство к религиозной терпимости и политическим реформам, и, возможно, потому, что он жаждал разрешения вернуться в Париж, он в целом принимал более патриотичный тон и не одобрял насильственную революцию:
Когда бедняки остро ощущают свою нищету, начинаются войны, как, например, народная партия против сената в Риме, крестьянство в Германии, Англии и Франции. Все эти войны рано или поздно заканчивались подчинением народа, потому что у великих есть деньги, а деньги в государстве управляют всем.85
Поэтому вместо переворота снизу, где за умением разрушать не последует умение восстанавливать, а простые многие вскоре снова окажутся в подчинении у умных немногих, Вольтер предпочел добиваться ненасильственной революции путем передачи просвещения от мыслителей к правителям, министрам и магистратам, купцам и фабрикантам, ремесленникам и крестьянам. "Разум должен сначала утвердиться в умах лидеров; затем он постепенно спускается и в конце концов управляет народом, который не подозревает о его существовании, но который, видя умеренность своих начальников, учится подражать им".86 В конечном счете, считал он, единственное настоящее освобождение - это образование, единственная настоящая свобода - это интеллект. "Чем более просвещенными будут люди, тем более свободными они будут" (Plus les hommes sont éclairés, plus ils seront libres).87 Единственные настоящие революции - это те, которые меняют ум и сердце, а единственные настоящие революционеры - это мудрецы и святые.
IV. РЕФОРМАТОР
Вместо того чтобы агитировать за радикальную политическую революцию, Вольтер работал над умеренными, постепенными реформами в рамках существующей структуры французского общества; и в этом самоотверженном кругу он добился большего, чем любой другой человек его времени.
Его основной призыв был направлен на тщательный пересмотр французского права, которое не пересматривалось с 1670 года. В 1765 году он прочитал на итальянском языке эпохальную "Трактат о преступлениях и наказаниях" миланского юриста Беккариа, который, в свою очередь, был вдохновлен философами. В 1766 году Вольтер опубликовал "Комментарий к книге о преступлениях и наказаниях", откровенно признав лидерство Беккариа; он продолжал нападать на несправедливость и варварство французского права до 1777 года, когда в возрасте восьмидесяти двух лет опубликовал книгу "Приз за справедливость и человечность" (Prix de la justice et de l'humanité).
Прежде всего, он требовал подчинить церковное право гражданскому, ограничить власть духовенства в требовании унизительных покаяний или принуждении к безделью во время многочисленных святых дней; он просил смягчить наказания за святотатство и отменить закон, оскорбляющий тело и конфискующий имущество самоубийц. Он настаивал на том, чтобы отличать грех от преступления, и покончить с представлением о том, что наказание за преступление должно мстить за оскорбленного Бога.
Ни один церковный закон не имеет силы, пока не получит прямой санкции правительства. ... Все, что касается браков, зависит исключительно от магистратов, а священники должны ограничиваться благословением союза. ... Предоставление денег в долг под проценты является исключительно предметом гражданского права. ... Все священнослужители во всех случаях должны находиться под полным контролем правительства, поскольку они являются подданными государства. ... Ни один священник не должен обладать властью лишать гражданина даже самых незначительных привилегий под предлогом того, что этот гражданин грешник. ... Магистраты, земледельцы и священники должны одинаково участвовать в расходах государства".88
Он сравнивал французское законодательство с городом Парижем - продуктом разрозненного строительства, случайностей и обстоятельств, хаосом противоречий; путешественник во Франции, говорил Вольтер, менял свои законы почти так же часто, как менял почтовых лошадей.89 Все законы различных провинций должны быть унифицированы и приведены к общей гармонии. Каждый закон должен быть ясным, четким и, насколько это возможно, не допускать юридического сутяжничества. Все граждане должны быть равны перед законом. Смертная казнь должна быть отменена как варварская и расточительная. Безусловно, варварство - наказывать смертью за подлог, кражу, контрабанду или поджог. Если кража будет караться смертью, у вора не будет причин избегать убийства; поэтому в Италии многие ограбления на дорогах сопровождаются убийствами. "Если вы повесите на публичной виселице [как это произошло в Лионе в 1772 году] девушку-служанку, укравшую у своей хозяйки дюжину салфеток, она не сможет добавить дюжину детей к числу ваших граждан. ... Между дюжиной салфеток и человеческой жизнью нет никакой пропорции".90 Конфискация имущества человека, приговоренного к смерти, - это откровенный грабеж невиновного со стороны государства. Если Вольтер иногда рассуждал с чисто утилитарной точки зрения, то это потому, что он знал, что такие аргументы перевесят для большинства законодателей любые гуманитарные призывы.
Но в вопросе о судебных пытках его гуманность проявилась с особой силой. По французским законам судьям разрешалось применять пытки для получения признаний до суда, если подозрительные улики указывали на виновность. Вольтер пытался пристыдить Францию, ссылаясь на указ Екатерины II об отмене пыток в якобы варварской России. "Французы, которые, не знаю почему, считаются очень гуманным народом, удивлены тем, что англичане, которые имели бесчеловечность отнять у нас всю Канаду, отказались от удовольствия применять пытки".91
Некоторые судьи, по его мнению, были задирами, которые действовали как прокуроры, а не как судьи, видимо, полагая, что обвиняемый виновен, пока не доказана