его невиновность. Он протестовал против содержания обвиняемых в нечистых тюрьмах, иногда в цепях и в течение нескольких месяцев, прежде чем они предстанут перед судом. Он отмечал, что человеку, обвиненному в крупном преступлении, запрещалось общаться с кем бы то ни было, даже с адвокатом. Он снова и снова приводил примеры обращения с Каласом и Сирвенами, иллюстрирующие поспешное осуждение невинных людей. Он утверждал, что показания всего двух человек, пусть даже очевидцев, больше не должны считаться достаточными для осуждения человека за убийство; он приводил случаи ложного свидетельства и призывал отменить смертную казнь хотя бы для того, чтобы предотвратить казнь одного невинного в тысяче случаев. Смертные приговоры во Франции могли выноситься большинством в два голоса среди судей; Жан Калас был приговорен к смертной казни голосованием восемь против пяти. Вольтер требовал, чтобы для вынесения смертного приговора требовалось подавляющее большинство, а лучше единогласие. "Какой абсурдный ужас - играть жизнью и смертью гражданина в игре шесть к четырем, или пять к трем, или четыре к двум, или три к одному!"92
В целом реформы, предложенные Вольтером, были компромиссом между его наследием в среднем классе, его ненавистью к церкви, его опытом и инвестициями как бизнесмена и землевладельца и его искренними чувствами как гуманиста. Его требования были умеренными, но во многих случаях действенными. Он выступал за свободу прессы, и перед его смертью она была значительно расширена - хотя бы за счет подмигивания правительства. Он требовал прекратить религиозные преследования, и в 1787 году они были практически прекращены во Франции. Он предложил разрешить протестантам строить церкви, передавать или наследовать имущество и пользоваться полной защитой законов; это было сделано до революции. Он потребовал узаконить браки между лицами разных религий; они были узаконены. Он осуждал продажу должностей, налоги на предметы первой необходимости, ограничения на внутреннюю торговлю, сохранение крепостного права и мортиры; он советовал государству вернуть Церкви управление завещаниями и воспитание молодежи; и во всех этих вопросах его голос влиял на события. Он возглавил кампанию за исключение зрителей со сцены Театра Франсе; это было сделано в 1759 году. Он рекомендовал, чтобы налоги ложились на все классы и пропорционально их богатству; это должно было дождаться революции. Он хотел пересмотреть французское законодательство; это было сделано в Кодексе Наполеона (1807); самое значительное достижение воина-государственника, определявшего правовую структуру Франции вплоть до нашего времени, стало возможным благодаря юристам и философам.
V. САМ ВОЛЬТЕР
Как подвести итог его жизни, этого самого удивительного человека восемнадцатого века? Нам больше не нужно говорить о его уме - он раскрылся на ста страницах этих томов. Никто никогда не бросал ему вызов в быстроте и ясности мысли, в остроте и изобилии остроумия. Он определял остроумие с нежной осторожностью:
То, что называют остроумием, - это иногда поразительное сравнение, иногда тонкая аллюзия; это может быть игра слов - вы используете слово в одном смысле, зная, что ваш собеседник [сначала] поймет его в другом. Или это хитрый способ привести в сопоставление идеи, которые обычно не рассматриваются в ассоциации..... Это искусство находить связь между двумя несхожими идеями или разницу между двумя похожими идеями. Это искусство сказать половину того, что вы имеете в виду, а остальное оставить на усмотрение воображения. И я бы рассказал вам о нем гораздо больше, если бы сам им владел.93
Ни у кого не было больше, и, возможно, как мы уже говорили, у него было слишком много. Его чувство юмора иногда выходило из-под контроля; слишком часто оно было грубым, а иногда доходило до шутовства.
Быстрота восприятия, соотнесения и сравнения не оставляла ему времени на последовательность, а стремительная череда идей не всегда позволяла проникнуть в тему до ее человеческих глубин. Возможно, он слишком легко относился к массам как к "canaille"; мы не могли ожидать, что он предвидит время, когда всеобщее образование станет необходимым для технологически прогрессивной экономики. Он не терпел ни геологических теорий Бюффона, ни биологических спекуляций Дидро. Он осознавал свои пределы и имел свои моменты скромности. "Ты думаешь, что я достаточно ясно выражаю свои мысли, - говорил он другу, - я как маленький ручеек - он прозрачен, потому что не глубок".94 В 1766 году он писал Дакену:
С двенадцати лет я прозревал огромное количество вещей, к которым у меня нет таланта. Я знаю, что мои органы не устроены так, чтобы далеко продвинуться в математике. Я показал, что у меня нет склонности к музыке. Положитесь на уважение старого философа, который имеет глупость... считать себя очень хорошим фермером, но не имеет глупости считать, что у него есть все таланты".95
Было бы несправедливо требовать от человека, занимавшегося столькими вопросами, чтобы он исчерпал все имеющиеся данные по каждой теме, прежде чем бросить их на острие своего пера. Он был не только ученым; он был воином, человеком письма, который превратил письмо в форму действия, в оружие преобразования. Однако из его библиотеки, состоящей из 6210 томов, и маргинальных комментариев к ним видно, что он усердно и кропотливо изучал удивительное разнообразие предметов, и что в политике, истории, философии, теологии и библейской критике он был очень ученым человеком. Диапазон его любознательности и интересов был огромен, как и богатство его идей и ретентивность его памяти. Он не принимал на веру ни одной традиции, но все исследовал сам. Он обладал должным скептицизмом, который без колебаний противопоставлял здравый смысл как абсурдам науки, так и легендам народной веры. Один беспристрастный ученый назвал его "мыслителем, который собрал больше точной информации о мире во всех его аспектах, чем любой человек со времен Аристотеля".96 Никогда еще один ум не переносил в литературу и действие столь обширную массу материалов из столь разных областей.
Мы должны представить его как странную смесь эмоциональной нестабильности с умственным видением и силой. Его нервы постоянно заставляли его быть в напряжении. Он не мог усидеть на месте, только когда был поглощен литературным сочинением. Когда дама с одной ягодицей спросила его: "Что хуже - быть сто раз изнасилованным негритянскими пиратами, получить удар в живот, ... быть разрезанным на куски, грести на галерах, ... или сидеть и ничего не делать?" Кандид задумчиво ответил: "Это большой вопрос".97 У Вольтера были дни счастья, но он редко знал душевный и телесный покой. Он должен был быть занят, активен, покупать, продавать, сажать, писать, действовать, декламировать. Он боялся скуки хуже смерти, а в минуты скуки называл жизнь "либо эннуией, либо взбитыми сливками".98
Мы могли бы нарисовать
