«У нас так не принято», «Наверное, можно, но я не встречал». То есть в теории в религиозных городах можно обнаружить мужчину с несколькими женами, но это чрезвычайно редкая практика. (Так, власти сообщали, что в 1397 году (21 марта 2018 года — 20 марта 2019 года) в стране было зарегистрировано 630 тыс. браков, из которых только в 1 тыс. случаев речь шла о второй жене[79]). Общество скорее видит в этом странный пережиток прошлого.
Жизнь женщин в крупных городах, несмотря на ограничения вроде обязательного ношения платка и долгое время существовавшего запрета посещать спортивные мероприятия, имеет мало общего с традиционным патриархальным укладом. Судя по моему личному опыту общения, у среднего класса главой семьи почти всегда становится жена. Мужчина, как правило, отвечает за то, чтобы приносить в семью деньги — если, конечно, все идет по плану. Но во всех прочих вопросах, например, как потратить эти деньги, голос женщины играет куда большую роль. Разумеется, все индивидуально, но в крупных городах Ирана ситуация, когда основные решения в семье принимает жена, а муж подчиняется — абсолютно обычная.
Впрочем, достаточно сделать шаг в сторону от большого города, чтобы увидеть совсем другие порядки. В сентябре 2019 года я отправился в небольшое путешествие, чтобы написать репортаж об Ашуре — ежегодном шиитском трауре, и первой остановкой на моем маршруте стал Кашан, трехсоттысячный город посреди пустыни, всего в четырех часах езды от Тегерана.
Кашан считается городом очень религиозным, сохранившим традиционный уклад. Действительно, сложно не заметить отличия от Тегерана. Большая часть женщин ходит в черных чадрах, темп жизни в Кашане размеренный, спокойный, быт города, как и века назад, вращается вокруг базара. Во время Ашуры разница бросается в глаза еще сильнее: на каждой улице развеваются черные знамена, мужчины облачены в черные рубашки, повсюду встречаются палатки, где бесплатно наливают чай и раздают еду. А по вечерам народ массово участвует в траурных мероприятиях, которые я уже описывал в главе, посвященной шиизму в Иране. Зрелище для меня, жителя столицы, непривычное — в Тегеране, конечно, можно встретить традиционные районы, но последние годы большая часть мегаполиса, особенно светский север, почти не менялась во время исламских памятных дат. Здесь же видно, что Ашурой живет весь город.
Пока я прогуливался по одной из центральных улиц недалеко от базара и размышлял о том, что всего в паре часов от Тегерана существует совсем другая жизнь, прямо передо мной распахнулась дверь одного из домов. Оттуда выскочила женщина в чадре, за ней выбежал мужчина и схватил ее за руку, пытаясь остановить. Она развернулась, и я увидел, что весь рот у нее в крови.
Конкретных выражений не вспомню, но пара обменялась короткими репликами на повышенных тонах. Он цыкнул что-то вроде «Иди домой, а то тебя сейчас увидят!», она сначала ответила «Никуда не пойду, ты меня бьешь!», но мужчина — видимо, муж — сказал еще что-то грозное, и она покорно вернулась в дом. Дверь захлопнулась. До этой семьи своеобразный «матриархат по-ирански», свойственный многим тегеранским парам, явно не добрался, и в их доме царят традиционные отношения в самом суровом смысле этих слов. За пределами больших городов такого очень много — и иногда патриархальный уклад приводит к трагедиям. Самосожжения
В конце мая 2018 года я сидел в здании ТАСС на Тверском бульваре, что в центре Москвы, и мониторил новости про Иран (на тот момент я только месяц как пришел в агентство). Картина дня выглядела рутинно: в таких-то районах сообщают о возможных ураганах, такие-то предприятия закрылись. Среди этого я вдруг наткнулся на короткую заметку персидской службы «Би-би-си»: «Самосожжения девушек в районе Дишмук в среднем происходят раз в три месяца»[80]. Британское СМИ ссылалось на иранское агентство ИЛНА. Чтобы уточнить, корректно ли все передано, я полез в первоисточник.
Оригинал представлял собой отчет со встречи главы образовательного департамента района Дишмук на юго-западе страны с чиновниками, занимающимся проблемами женщин. Говорили о том, что девушки в Дишмуке и его окрестностях сталкиваются с рядом проблем: бедность, школ мало, персонала не хватает. А еще, как бы между делом упомянул уважаемый глава департамента, у нас раз в три месяца кто-то из девушек себя сжигает — из-за все той же бедности и принудительных браков[81]. Читалось это не только шокирующе, но и странно. На такой небольшой территории — во всем районе Дишмук живет около 20 тысяч человек — столь регулярные самоубийства невозможно списать на статистическую погрешность.
Поначалу я попробовал найти в открытых источниках информацию об этом региональном феномене: что теоретически может подталкивать молодых жительниц Дишмука к суициду, еще и таким страшным способом? Ничего специфического, впрочем, в Дишмуке не оказалось — бедный район в столь же бедной провинции Кохгилуйе и Бойерахмед, где в общей сложности проживает около 600 тысяч человек. Впрочем, ответ вскоре нашелся — и дело было вовсе не в районе.
По данным Всемирной организации здравоохранения на 2019 год (последние доступные на момент написания книги), в Иране число самоубийств составляет около 5 на 100 тысяч населения — примерно 140-е место из 180 стран. Для сравнения, Россия в 2019 году находилась на 11-м месте с 21,6 случаев суицидов. Иными словами, самоубийства в Исламской республике случаются сравнительно редко. Мужчины уходят из жизни по собственному желанию примерно в три раза чаще, чем женщины, такой «перекос» — тоже дело вполне стандартное. В той же России мужчины кончают самоубийством в семь раз чаще женщин. В обществах, где на мужчин возлагают значительно больше ожиданий, связанных с успехом и карьерными достижениями, чем на женщин, мужчины чаще понимают, что не справляются — и чаще надламываются, порой фатально. Как правило, в более эмансипированных обществах гендерная диспропорция суицидов не так велика.
Однако если взглянуть на статистику самоубийств путем самосожжения, Иран оказывается в мировых лидерах. На этот фактор в разные годы приходилось от 25% до 41% от всех суицидов. Примерно двое из пяти людей, поступающих в иранские ожоговые центры, попадают туда в результате самоподжогов[82]. Больше 60% из тех, кто пытается себя поджечь, погибает. Согласно метаанализу 2018 года, в рамках которого были проанализированы более 5700 попыток самосожжения, абсолютное большинство (более 70%) из тех, кто пытается уйти из жизни таким способом — женщины, причем молодые (средний возраст — 27 лет)[83].
Самосожжение часто ассоциируется с политическим протестом. Буддистский монах Тхить Куанг Дык в 1963 году публично совершил акт самосожжения в Сайгоне, выступив против притеснения своих братьев по вере. Самоподжог измученного
