что-то сделать.
Спускаю смычок. Откладываю скрипку. Быстро ухожу. Ни на кого не смотрю. Мне нужно завалиться и уснуть. Восстановить суммарный свод из арок. И грезить о прекрасных небесах под сонмами злаченых херувимов.
8.6
Эллен оставила сообщение на автоответчике. Я на него не отвечаю. Открытка от Виржини, путешествующей с друзьями. Письмо от Карла Шелля. Я не вскрываю его. Почему я должен со всеми мириться?
Вокруг — жестокость. Вчерашней ночью на Круглом пруду был убит лебедь. Ему перерезали горло. И все же гондола и рояль равно прекрасны, и не ужаснее лебяжьих лап павлиньи. Сохранна тушка лебедя во льду.
Зачем ей нужно было вернуть меня в это состояние? Я должен серьезно все обдумать. У меня два варианта: да и нет. Если бы я мог это играть, разве бы я не остался? Ради самой этой вещи, если уж не ради всех нас? Но я не могу сыграть и двух тактов, не оцепенев.
Я буду лечиться: прогулкой в парке, обязательно как можно дальше от Оранжереи; шахматной задачей, поглаживая струны у верхнего порожка; мудрым Вудхаузом, а не тревожным Донном; дроздом на моей улице — не жаворонком, не соловьем. До которого часу будет он выводить свои трели в этом году?
Я просыпаюсь под звуки первого контрапункта: Джулия выбивает его все громче и громче, ведь она не может его слышать. Я ей не нужен, она меня стерла в порошок. Серые костюмчики вернулись, значит и она вернулась. День изо дня во всех областях жизни — академической, артистической, музыкальной, социальной, духовной, физической, моральной — дети Пембриджской школы становятся лучше и лучше.
Еще новости. Музыка вырвана из жизни более бедных детей. Теперь, дети, скажите: Грамотность, Музыка, Счет. А теперь снова все вместе: Неграмотность, Немузыкальность, Неумение считать. Эти благожелательные власти заберут у вас всякую музыку ровно так же, как и власти проклятые. Оставьте музыку тем, кто может себе позволить излишества. Через двадцать лет ни один сын мясника не станет скрипачом, нет, а дочь не станет скрипачкой.
Я не могу играть на ней, несмотря на эти два дня отсрочки, так же как не могу играть на бас-горне или зурне, даже если бы мне дали хоть два месяца, хоть двадцать лет. То, что мной владеет, вне моего контроля. Ребенок из Пембриджа спрашивает звонким голосом: так ты знал мою мать до того, как я родился? Было ли такое время — до того, как я родился? Его глаза наполнятся слезами, потому что, оказывается, бывает и такое.
Чем отличается моя жизнь от моей любви? Одна меня опускает, другая меня отпускает. Люк, Люк, не изнуряй меня больше загадками. Почему только ты не мой сын?
8.7
Зимы пройдут, и губы останутся нецелованными, и сердце — безутешным, а руки и уши — не связанными друг с другом. Все тайное должно стать явным. Я рву конверт Карла.
Что это?
Ну да, это просто отписка. Он получил мое письмо, он посчитал его любезным, но неискренним; мой нарочитый такт сделал мое письмо скорее издевательским. Он прекрасно знает, какие чувства я к нему испытывал. И хотел бы отметить, что дряхлость не обязательно означает деменцию. Он не собирается повторять, о чем именно сожалеет, но просто хочет сказать, что теперь решил: квартет, в конце концов, и есть мое настоящее призвание. Он рекомендует мне остаться там, где я есть. Возможно, его вклад для потомков будет в воспитании вторых скрипок. Я ведь, конечно, уже слышал, что Вольф Шпитцер теперь в «Траун-квартете». И все — ни слова ни про его собственное здоровье, ни про планы, ни про дела. Просьбы ответить нет. Конец.
Странный удар, пришедший как раз сейчас, когда ни я, ни квартет, ни кто бы то ни было не мог знать, что между нами что-то пойдет не так. Он теперь решил; ну и пусть. Я должен быть рад за Вольфа, да я и рад, но киплю оттого, что этот человек по-прежнему считает себя вправе благословить или осудить то, что я могу или не могу делать!
Поздно ночью я просыпаюсь от жажды и не могу заснуть. Рядом с кроватью лежит нотная тетрадь, подписанная и заполненная ею. Смоченными водой пальцами я веду по голосу моей строки. Страница за страницей я слышу мои расплывающиеся ноты. Чернила растворяются, головки и штили нот сливаются в одно, вода в стакане становится мутно-коричневой. Влага проникает на строчки соседних голосов, на страницы, еще не заполненные и не смазанные. Будто изношенную запись брайлем, мои пальцы трогают мое имя, то, что ты написала однажды; и смотри, я уже не могу его прочесть.
8.8
После моего сообщения Эллен говорит первая:
— Майкл, отдохни неделю и возвращайся — не может быть, что ты хочешь нас бросить. Как насчет солидарности средних инструментов? Мы без тебя не можем. Я точно не могу. Что нам делать с Бристолем на следующей неделе? Со всем остальным, что назначено? Мне тошно от мысли, что придется играть с кем-то еще.
— Черт возьми, я же не имел в виду то, что сказал, — говорит Пирс. — Ты совсем рехнулся, Майкл, если думаешь, что я всерьез. Все, что я имел в виду, это что мы не можем себе позволить записать плохой диск. Ты угрожаешь уйти потому, что я что-то сказал? Эллен меня и так изничтожила, еще до этой твоей тяжелой артиллерии. Ну хорошо, ты что-то временно утратил, но это же вернется. Очевидно, у тебя какой-то кризис. Ты не единственный такой из нас, с проблемами. Это случалось. Мы это пережили. И снова переживем. Не такие уж мы хлипкие.
Ничего не поделаешь; струна лопнула, наше переплетение расплелось. Я все продумал до конца. Подумайте про «Стратус», про Изабэлл, говорю я им. Как часто выпадает такой шанс? Вторая скрипка — ну, ведь вы один раз уже нашли ее.
Билли расстроен. Он ничего не говорит. Он видит, лучше Эллен и Пирса, что все без толку, что все слишком далеко зашло.
— Последний пришел и первый уходишь, — говорит он. — Тебя будет не хватать, Майкл.
Им всем будет меня не хватать, но никто не готов пожелать мне успеха. С какой стати, когда я так обращаюсь с нашим квартетом? Мы говорим и говорим об одном и том же, и ничего не меняется.
Я вам бесполезен теперь с моими недвижными пальцами. Я даже не могу пережить антракт. Играйте без меня, как тогда вы играли целую минуту в том зале, где будет играть она. Эта стрела достигла своей цели. Нет, даже не так; все это лишь побочный эффект ее выживания. Она же должна спасти свою жизнь, ведь должна же?
Скажите им, я болен. Передайте высокочтимой Эрике привет. Былого не вернешь, проблема в фуге. Забрали всё, и скрипку отберут. И днем и ночью я то плоть, то древо.
8.9
Нет, говорит Эрика, как она теперь может меня представлять? Никаких «чмок-чмок!» мне не положено: она говорит очень строго. Глупый поступок, неисправимый вред, карьера. Они найдут кого-то еще, они просто должны, ты их вынуждаешь; но что насчет тебя? Я тебя люблю, Майкл. Как ты мог позволить, чтобы с тобой случилось такое?
И вот опять звонит Эллен, сдерживая слезы. Как я буду работать? Смогу ли я достаточно зарабатывать? Куда меня прибьет ветром? Почему не остановиться сейчас? Но все эти соображения у меня уже были. Это правда, в Венеции я не ел с вами, но зато, когда мы гуляли, мы видели собачку Августина.
Раньше это была кошка, печально говорит она.
Собака.
И все же кошка.
Я видел собаку. Она видела собаку. Это была собака. Я даже видел ее нежную копию на носу баржи, само внимание.
Изначально в эскизе — кошка. Кажется, в Британском музее.
Нет, этого не может быть. Я не хочу этого слышать. Дорогая Эллен, скажи, что это не так.
Почему не смириться с фактом? К чему сейчас об этом спорить?
8.10
Скрипка на подушке рядом со мной, я сплю, просыпаюсь и снова сплю. Снаружи на недвижных деревьях отдыхают перелетные птицы. В чьих руках будет она петь? Как я могу играть — без нее? Как — с ней? Я ее хорошо настраиваю, и она снова хорошо звучит. Я не могу ни содержать ее, ни назвать своей, ни вынести это.
Шторм несет мимо
