Дайте мне Иоганна Себастьяна!
— Он мне не дается, герр профессор. Его забрала Джулия Макниколл.
Его трясет от бешенства.
— Я этого не потерплю. Не потерплю. Я вас выгоню из моего класса. Вы плохо мне ответили на письмо. Это было ошибкой, большой ошибкой. Вы покинете Вену немедленно — через городскую канализацию.
— Я никогда больше не покину Вену...
— Очень хорошо, — печально говорит он. — Очень хорошо, тогда уважьте каприз умирающего. Сыграйте еще раз эту арию собачьей еды. И меньше чувства. Мы должны научиться уважать намерения композитора.
— Как скажете, герр профессор, — говорю я. — Но зачем вам умирать раньше меня?
8.19
Звонок в дверь. Заказное письмо из Рочдейла.
Я расписываюсь в получении. Не вскрывая, оставляю конверт на кухонном столе. Мандарины заплесневели. Я должен почистить эту миску.
Значит, так все и происходит? Ты сидишь на скамье подсудимых, и пока судья что-то читает с выражением, ты замечаешь, что темная, почти багряная помада у женщины во втором ряду смазана.
Они пришли, чтобы забрать. Пожалуйста, оставьте нас еще хоть на день. Я все принимаю. Ребенок спит. Он сам проснется, когда проснется.
Я поиграю и потом отдам тебя? Или отдать, не играя? Чтобы не замарать звуками память о нашем расставании, чтобы все, что дает мне жизнь, Моцарт, Шуберт не присоединились к Баху.
Что я сыграю, если не это? Где я сыграю, если не здесь? «Tea for Two»103 у Триши? Арию собачьей еды моему старому, усталому учителю? Гамму без запинки вместе с моими отдалившимися друзьями? «Взлетающего жаворонка» в честь рассеянного по ветру духа?
Я ее вынимаю, настраиваю, закрываю дверь моей комнаты. Я играю в темноте и не знаю, что играю. Это какая-то смесь, импровизация, я никогда раньше так не играл, музыка идет больше из сердца скрипки, чем из моего. Это жалоба с чувством, что ее уже бросили, жалоба уже не обо мне.
Но теперь она свернула к Ларго Вивальди, что я играл в тот удивительный день в его церкви. Я играю на скрипке, она меня ведет, и в темноте моей комнаты я знаю, что не услышу ее снова, что надо прекратить, молиться богам — хранителям тех деревьев, из которых она возникла, — чтобы ее ценили ее новые хозяева, и пусть она живет еще двести семьдесят лет, и еще дольше, и еще... и пусть в будущей ее жизни ей будет хорошо.
Всего хорошего, моя скрипка, мой друг. Я тебя любил больше, чем могу выразить словами. Мы одно, но теперь мы должны расстаться и никогда больше не слышать нашу общую речь. Не забывай мои пальцы или наш голос. Я тебя не услышу, но буду помнить.
8.20
Дорогой мистер Холм,
Вы, несомненно, знаете про недавнюю смерть миссис Джон Формби (Сесилии Формби). Я понимаю, что Вы были близким другом ушедшей, и от лица моей фирмы хотел бы принести Вам наши искренние соболезнования.
«Вармс и Ланн» выступали в роли поверенных миссис Формби в течение многих лет, и она назвала моего партнера Уильяма Стерлинга и меня исполнителями ее воли.
Завещание миссис Формби было предоставлено вместе с относящимися к нему документами для официального утверждения в окружном Отделе записи завещательных актов десять дней назад. Завещание с тех пор утверждено.
В дополнении к завещанию, составленному фирмой согласно инструкциям и подписанному за неделю до смерти, миссис Формби оставила Вам старинную итальянскую скрипку (Карло Тонони, около 1727 года), не облагаемую налогом.
Я знаю, что скрипка находится у Вас. Как исполнители воли покойной, мы считаем, что инструмент может оставаться у Вас, пока управляющие наследственным имуществом не передадут Вам права официально.
Миновало несколько недель со смерти миссис Формби, произошла задержка с уведомлением Вас об условиях ее завещания. Частью проблемы был тот факт, что в дополнении к завещанию был указан Ваш не существующий ныне адрес.
Миссис Формби также оставила Вам письмо, которое я прилагаю. Она была физически ограничена в движениях в дни, непосредственно предшествующие ее смерти, но полностью правоспособна, и ее намерения были ясны. Она продиктовала это письмо мне в больнице. Поскольку ее речь иногда запиналась, я прочел ей то, что записал, чтобы удостовериться в отсутствии ошибок в моей записи. Потом я перепечатал письмо, и она его подписала.
Если у Вас есть вопросы насчет завещательного дара или других связанных с ним дел, сразу по получении письма или по любой причине в будущем, я надеюсь, что Вы без колебаний к нам обратитесь.
Искренне Ваш,
Кеит Вармс104
Приложение: Письмо к Майклу Холму, эсквайру, от миссис Джон Формби.
8.21
Мой дорогой Майкл,
боюсь, в последний год я причинила тебе много беспокойства из-за моей неуверенности по поводу скрипки, и я прошу за это прощения. Я чувствовала, что тебе было тяжело, когда ранее в этом году мы об этом говорили. Было благородно с твоей стороны никак не пытаться повлиять на мое предыдущее решение и принять его без споров.
Ты был мне настоящим другом с твоих шести или семи лет, и мы помогали друг другу пережить и хорошие, и плохие времена. Я хочу помочь тебе, чтобы хорошего было больше, и это наилучший способ, какой я могу придумать, чтобы это сделать. Вдобавок мне невыносимо представлять, как при продаже моя скрипка переходит в чужие руки, в то время как ты на ней играл все эти годы.
Я надеюсь, ты простишь мне мою подпись. Боюсь, я уже не смогу хорошо выводить высокие трели Воана Уильямса.
Я шлю тебе мою любовь, хотя, когда ты это получишь, прах этого «я» будет рассеян — без сожалений, поверь мне — на Блэкстоунской гряде.
До свидания, мой дорогой Майкл, и благослови тебя Бог.
Твоя, [неразборчиво]
8.22
Благослови не меня, а вас, миссис Формби, если Он есть. От возбуждения не могу сегодня спать. Я не испытываю облегчения, а просто не могу поверить. Я даже не вынул снова мою скрипку. Этого не может быть, но это так. Она пропала для меня, а теперь нашлась105.
Ваши слова дали мне жизнь и отняли у меня сон. Ворота парка открываются при первом свете. Грифельно-серый с коралловым рассвет отражается в воде. Цветы закрыты дерном в «утопленном саду». Цокот белки, всплеск утки, дрозд прыгает под прореженной липовой изгородью — это все. Я один с этой беспокойной радостью.
Разрешите мне доложить из моего мира. Горизонты расширились, в то время как мир опустел. Кто-то посыпал оранжевой чечевицей землю под сикоморовым деревом. Среди нее много понимающие о себе голуби вальяжно переваливаются с боку набок. Замерзшие толстые черные вороны не двигаются, молчат, наблюдают.
Что же касается музыки — серые гуси кричат над Круглым прудом. Они летят низко, затем сучат ногами, чтобы сесть на воду. Лебеди спокойно спят, засунув головы в перья.
Что же овладело вами, так близко к смерти, что, не имея уже ясной речи, вы решили отдать мне ее в обладание? Вы просто вручаете мне скрипку или я должен усвоить некий важный урок?
8.23
Голос в телефоне звенит от подавленной ярости:
— Мистер Холм?
— Да.
— Это Седрик Гловер. Мы коротко виделись в прошлое Рождество у моей тети — миссис Формби. Я ее племянник.
— Да. Я помню. Мистер Гловер, я очень сожалею о смерти вашей тети...
— Неужели? Я удивлен, видя, как хорошо вы устроились в результате.
— Но...
— Моя тетя была старой женщиной, не вполне дееспособной. Она была легкой добычей.
— Но я даже не знал, что она болела, я так и не повидал ее, к моему глубочайшему сожалению.
— Ну, некоторые повидали. Моя жена была при ней почти все время — заботясь о ней так, как может заботиться только семья, и я не понимаю, как ей удалось связаться с ее душеприказчиком и сделать это возмутительное дополнение. Но она могла быть очень коварной.
— Я не имел к этому отношения. Как... откуда вы узнали мой номер?
— Вы всерьез собираетесь лишить моих дочерей образования? Вы правда думаете, что моя тетя этого хотела?
— Нет, я...
— Прилично будет вернуть скрипку в семью, не доходя до судебных тяжб, которые я готов начать, будьте уверены.
— Пожалуйста, мистер Гловер, я любил вашу тетю. Я не хочу быть причиной обиды...
— Тогда я вам настоятельно советую не держаться цинично и эгоистично за то, что вам не принадлежит ни по закону, ни
