и их дорог.
К Федеральной трассе Артем старался не приближаться ближе, чем на километр. Впрочем, и не удалялся от нее, чтобы время от времени пополнять запасы продовольствия и воды.
Отдыхая добрый десяток раз, к завершению дня он прошел около семи километров и, мучимый раздражением, разбил лагерь так, чтобы с его возвышенности хорошо просматривалась трасса и небольшой торговый поселок-островок, наполненный проезжими людьми.
Развернув палатку так, чтобы, пойди дождь, ему не оказаться на пути водного потока, Артем уселся на выступе и смотрел, как по шоссе снуют крошечные машинки, как они заскакивают на торговый пит-стоп и, утолив нужды, мчатся дальше, ничего о нем не подозревая.
Не ожидая перемен, Артем решил подвести итог: он достал свой блокнот и внес новую, самую короткую запись: «Опустошение».
Когда тетя Тоня совсем состарилась и уже лежала в больнице подключенная ко всяким медицинским аппаратам, он пришел с нею проститься. Не один, а в составе тех, кто ее еще помнил. Набралось человек семь.
Артем даже не узнал ее — так она постарела, осунулась и иссохла. Но глаза… Эти глаза он узнал бы среди тысяч других, он помнил и любил их всегда.
Тетя Тоня узнала всех, обрадовалась и всех обласкала, как родных. Всех, кроме Артема. Его она не припомнила.
Прощание было коротким, реанимация, как ни как.
Когда они уже уходили, тетя Тоня хрипло вскрикнула:
— Стой! — ее осенила догадка-воспоминание. — Тебя я тоже помню!
И она затрясла пальцем в воздухе: подожди, мол, сейчас вспомню. — Ты… М-м… Чужой… Я так тебя называла. Ты был… Такой испуганный какой-то… Правильный. Не надо быть таким, я не люблю таких. Жить надо… Жить надо полнее.
Артем никак не отреагировал на ее слова, ни одна мышца не дрогнула на его скульптурно-недвижном лице. Только больно сжались пальцы в кармане и хрустнул пластиковый шарик от детской погремушки. Но никто, конечно, не увидел этого. Ведь психовать нельзя.
Зато теперь, выплеснув ненависть в мир, он позволял себе злость в любой ее форме. Ему даже хотелось, чтобы появился какой-нибудь повод ее применить.
К сумеркам накал раздражения, подогреваемый ордами комаров, дошел до своей верхушки, если такая, конечно, существует. Особенно, когда поднялся крепкий ветер, сгоняющий комаров со всей долины и срывающий с шумных деревьев листву и бросающий все это на Артема. Будто лес пытался прогнать его обратно в мир людей, которые прогнали Артем в лес.
Как назло, не отставал и енот. Артем в очередной раз заскрипел зубами, когда этот наглый зверь в черной воровской маске на глазах попытался утащить пакетик с мусором.
Артем вскрикнул, скорее даже взрычал, подхватил камень и швырнул в навязчивого зверя.
И попал!
Енот, по каким-то своим глупым представлениям ожидавший от этого человека незаслуженных бонусов, никак не ожидал от него камней. Удар пришелся аккурат в лоб. Енот громко и протяжно взвизгнул, запричитал, пулей бросившись в свои темные кусты и быстро, судя по удаляющимся и растворяющимся в шуме ветра звукам его жалоб, умчался вон.
Артем погнался было за ним, где-то в глубине души сожалея о случившемся, но остановился и выкрикнул в шумящий лес:
— Пошел прочь! — удивительно, но голосовые связки уже восстановились, хотя голос стал грубее, взрослее. — Ты мне никто! Ты чужой!
Он зажег фонарик, вернулся к пакету с мусором, чтобы забрать его, и увидел на бледной полупрелой листве лесной подстилки кровь. Крови было немного, но она была неприятной, вязкой и почти черной в полумраке.
Артем присел на корточки, всмотрелся пристальнее, даже мазнул по окровавленному листу пальцем. Кровь была омерзительной, теплой и похожей на какой-то экстракт смерти.
Артему стало не по себе, и вначале он пытался найти себе оправдание. В конце-то концов, чего он пристал, этот енот! Но, присмотревшись по правде, решил, что кровь — это единственная конечная цель любой злости, раздражения или гнева.
Только кровь.
Отшатнувшись от нее, он поднялся, ногой нагреб на кровавую кляксу листвы, тут же разлетевшейся под натиском одуревшего ночного ветра, и вернулся к палатке.
Артем никогда не испытывал открытой злости. Ненависть его, которая жила в нем всегда, была твердой, но никогда не устремлялась к чему-нибудь однозначному. Он не ненавидел кого-то именно, не желал кому-то плохого или хорошего. Он просто терпеливо смотрел дурное кино.
Но теперь он и сам проник по ту сторону экрана, ранил, а может быть убил, енота — единственное живое существо, которое было с ним в этом лесу. Пусть и чужое существо.
Артем долго не мог уснуть в шатающейся на ветру палатке, размышлял о своей новой природе и, видя себя недобрым персонажем мрачного сериала, хотел еще разок закричать во все горло. теперь уже от ненависти к себе.
Права была тетя Тоня. Таких нельзя любить.
Ему припомнилось кладбище, на котором ее похоронили.
Через два дня после похорон Артем посетил свежую «мамину» могилу, придавленную гранитным камнем.
— Я не Чужой, — прошептал он. — Меня Артем зовут. Артем! И жить… Я очень хотел жить полнее, но… Прощайте.
Сломанный им в больнице, но собранный из осколков и аккуратно склеенный пластиковый шарик, похожий на объемную точку, он оставил на могиле. Сам же сел в такси и умчался по магазинам, чтобы купить рюкзак и спрей, необходимый при повреждении голосовых связок. Так он отправился из Ростова в Горячий Ключ, в далекий южный лес, к своей мечте — выплеснуть ненависть вон. И теперь опустошенный и выжатый этим воплем лежал в том темном лесу и не мог заснуть из-за стона разыгравшейся бури, а больше от обиды, злости и безвыходности.
Буря
К утру погода только ухудшилась, ветер остервенел, гнал по низкому небу темные пятна, время от времени срывающиеся в косую дождевую морось.
Пустота больше не мучила Артема, а всецело заполнилась раздражением, отвращением к этому миру и к себе самому. Артем даже почувствовал прилив сил, навеянный этой по-своему приятной дерзостью и чувством могущества.
Борясь с безумным ветром, он упаковал лагерь и, обходя крупные деревья и торчащие отовсюду, шатающиеся колкие ветки, ушел к автотрассе, чтобы запастись провизией.
«Городок» представлял собой заправку и несколько небольших магазинчиков, прилипших по обе стороны к асфальтному шоссе, мокрому и блестящему из-за внезапных коротких порывов мелкого дождя.
В продуктовом магазине людей не было, если не считать молодой продавщицы, которая не обращала на Артема никакого внимания.
Взяв нужное, Артем выложил товары на прилавок, чтобы продавщица могла посчитать цену, и заметил, что упаковка выбранной им лапши надорвана.
— Замените, — приказал он девушке чужим голосом, полным холодного и решительного презрения.
Продавщица
