многих не трогают и не вызывают желания пойти на похороны. Зачем, если вы практически не знали этого человека?
С высокой мобильностью и жизнью в городе связано и исчезновение традиционных ритуалов. Люди отрываются от своего сообщества и погружаются в новую культуру с другими правилами. Через пару поколений они перестают следовать тем обычаям, которые были приняты в родном селе или деревне предков. Это оказывается сложным даже при большом желании {84}.
Например, есть традиционный русский обряд похорон, который остается актуальным до сих пор {85}. Родственники должны обмыть тело, одеть в подготовленную одежду, а затем пригласить специальных женщин – «читалок», которые будут три дня и три ночи читать над умершим псалтырь. Такое происходит, например, в Меленковском районе Владимирской области. Но невозможно представить этот ритуал в современной квартире, особенно в коммуналке. Решившие последовать ему люди столкнутся с целым рядом трудностей, первая из которых – найти тех самых «читалок». А если читать псалтырь самим, то кто будет заниматься хлопотами, связанными с похоронами?
К тому же в течение всего ХХ в. с развитием медицины увеличивалось количество людей, умирающих вне дома. На протяжении долгих веков на Западе врач чаще констатировал близкую кончину и советовал провести соборование, чем лечил {86}. Люди болели и умирали преимущественно дома, и все родные были так или иначе вовлечены в процесс умирания.
Ситуация стала меняться сразу по нескольким причинам. Изменились представления о гигиене и антисанитарии, люди стали более чувствительными к запахам и виду испражнений, и уже казалось невозможным оставлять тяжелобольного в обычной комнате, без надлежащего ухода и режима, без помощи специально обученных людей.
К тому же, как говорилось выше, понятие семьи постоянно сужалось и вместе с ним уменьшался круг лиц, способных и считающих нужным заботиться об умирающем. В конечном итоге ответственность за него ложилась на плечи самых близких – на мужа или жену, на детей {87}.
И наконец, помимо трудностей в уходе за больными, существовали и объективные факторы. Сложные курсы лечения невозможно было проводить амбулаторно, особенно когда нужен был постоянный контроль. Необходим был доступ к специальному медицинскому оборудованию.
Таким образом, смерть спряталась в больницы, хосписы и дома престарелых, позволила людям не наблюдать процесс умирания и отдалиться от нее.
Так, в 2000 г. в США более 70 % смертей произошло в специальных заведениях {88}. (Интересно, что уже в 2018 г. таких смертей стало менее 62 %. О причинах этого поговорим в следующей главе.) Даже при желании у людей не оставалось возможности провести первую часть ритуала перед похоронами: обмыть и одеть тело близкого. И эта функция естественным образом перешла к медицинским работникам и представителям похоронных служб.
В ХХ в. на Западе исчезает и финальная часть былого ритуала – траур по погибшему. В том или ином роде он изначально существует почти в каждом обществе {89}. Во время траура запрещаются некоторые виды деятельности и появление на публике. Горюющий отдаляется от мирских развлечений, погружается в свое горе. Выход из него может быть единовременным или постепенным, как в Англии. Там существовали три периода траура: глубокий траур, траур и полутраур. На каждом из этапов предписывалось носить определенную одежду и избегать некоторых видов деятельности: чем менее глубоким был траур, тем больше позволялось горюющему. По окончании траура горюющий менял одежду на привычную и возвращался к социальной активности {90}.
Однако уже к 60-м гг. ХХ в. эти традиции были заброшены. Менее 20 % англичан отказывались от какого-либо времяпровождения после похорон, и лишь 4 % начинали реже появляться на публике {91}. И даже они придерживались траура недолго: отказывались на неделю от походов в кино или на танцы, от просмотра телевизора.
Уменьшение распространенности, а затем и полное исчезновение публичного траура связывают с мировыми войнами {92}. Во время войны похоронные ритуалы сокращались до минимума; чаще всего погибших даже не пытались увезти домой, а хоронили неподалеку от места гибели, иногда в братских могилах {93}. Близкие с запозданием узнавали об их гибели или вовсе не узнавали. В деревнях такая смерть считалась «плохой»: умерший вдали от дома как бы отрывался от общины, становился чужим.
Кроме того, в официальной повестке смерть на войне считалась подвигом, актом благородства, не горем, а поводом для гордости. Ношение траура, таким образом, шло вразрез с идеологией и снижало боевой дух солдат. Одно дело – уходить на войну, когда тебя провожают как героя ликующие люди, совсем другое – видеть бесчисленных вдов в темных одеждах.
Тяжелая жизнь в тылу также не давала возможности скорбеть: женщины (а самый глубокий траур предписывался именно им) должны были оставаться активными членами общества, усердно работать и поддерживать солдат. А из-за массовости потерь они после войны быстро реинтегрировались в общество, заводили новые отношения. Таким образом, две мировых войны свели традицию ношения траура к единичным случаям {94}.
Все это привело к тому, что из распространенного и естественного явления смерть стала чем-то необычным, ошибкой системы, трагедией. Люди перестали видеть смерть соседей и дальних родственников, публичный траур, тяжелобольных и умирающих, и «обычная» смерть будто бы исчезла.
C конца XIX в. отношение к смерти меняется. Она превращается в долгое, мучительное умирание с неприятными запахами и тягостными обязанностями для родственников.
Ужасы Первой мировой войны окончательно убивают романтический образ смерти, периодически появлявшийся в более ранние времена. Искалеченные молодые люди, оторванные конечности, кое-как выкопанные братские могилы – все это невозможно воспевать.
Несмотря на догматы церкви, во все времена смерть близкого человека не была радостным событием, но правильным было сообщить о ее приближении умирающему, чтобы он мог подготовиться к переходу в иной мир. С конца XIX в. это становится настолько невыносимым для близких, что между ними и умирающим складываются особые отношения, основанные на лжи {95}. Близкие не хотят причинить боль умирающему, боятся, что он придет в отчаяние, и поэтому делают вид, что его состояние не критическое, что он скоро поправится. Так же действуют и врачи. Они считают, что пациенту вредно знать о своем положении, поскольку это негативно скажется на его состоянии и помешает лечению.
Такое отношение к смертельно больным людям сохранялось и на протяжении ХХ в. Исследователь Джеффри Горер рассказывает, как ему пришлось участвовать в «заговоре» против собственного брата. Лечащий врач решительно заявил, что сообщать самому брату о его скорой смерти не будет, и вместе с коллегами они устроили мистификацию вокруг его болезни {96}.
Негласное правило не сообщать смертельный диагноз было и в Советском Союзе {97}. Доходило до того, что лекарства перекладывались в другие баночки, чтобы не вызывать у больного вопросов и подозрений {98}. Человеку даже не давали выбора, хочет он узнать о смертельном диагнозе или нет, за него решали врачи.
В традиционном подходе хорошей считалась осознанная смерть с возможностью подготовиться. В современном все перевернулось: теперь хорошей смертью стала смерть неосознанная, лучше всего во сне или хотя бы безболезненная.
Понятное желание уберечь близкого или пациента от боли и, казалось бы, ненужных страданий приводит к атмосфере лжи и недоверия между людьми. Умирающий чувствует, что от него что-то скрывают, он ощущает неловкость окружающих. Последние его дни или месяцы омрачаются обманом, а отношения с близкими портятся.
Еще в XIX в. это отлично описал Л. Н. Толстой в рассказе «Смерть Ивана Ильича»: «Главное мучение Ивана Ильича была ложь, – та, всеми почему-то признанная ложь, что он только болен, а не умирает, и что ему надо только быть спокойным и лечиться, и тогда что-то выйдет очень хорошее» {99}. Человек испытывает непонимание и ужас, но не может ни с кем поговорить, поскольку в ответ на любые его разговоры о смерти слышит заверения, что положение его совсем не такое трагическое, что он «накручивает» себя.
У того же Горера мы видим печальную статистику: больше 75 % людей умирают в одиночестве {100}. Но одиночество их начинается еще раньше, когда они остаются один на один с приближающейся смертью.
Ложь мучает умирающего, но также и отравляет жизнь соучастникам «заговора молчания». Горер рассказывает о женщине, которая не выдержала и покончила с собой, чтобы больше не врать мужу, умирающему от рака {101}.
Все большее табуирование смерти приводит к тому, что появляются эвфемизмы, призванные смягчить, приукрасить реальность. В английском языке «гроб» (coffin) заменяют на «шкатулку» (casket) {102}. После Второго Ватиканского собора соборование
