справедливость. Он не оказывается сокрушен горем, не впадает в апатию, а спокойно двигается дальше по сюжету.
Для тех, кто хочет сильнее погрузиться в порнографию смерти, даже существует отдельный жанр, называемый «порнография катастроф» (disaster porn). Этот жанр существует для того, чтобы удовлетворить потребность людей видеть чужие страдания. К нему относятся фото и видео природных катастроф, войн, терактов и других разрушений, которые непрерывно демонстрируются ТВ-каналами или иными медиаресурсами, часто без каких-либо комментариев и вне контекста. В ту же категорию попадают фильмы-катастрофы, например «2012» или «Послезавтра» {114}. Порнография катастроф, как и прочее порно, призвана вызвать сильные эмоции у зрителя без сложных переживаний и рефлексии.
Порнография становилась наиболее популярной в эпоху тотального ханжества, когда тема секса находилась под максимальным запретом. Тогда естественные процессы совокупления и родов казались постыдными и отвратительными, какими сейчас кажутся процессы умирания и разложения {115}. «Ханжество определяется субъектом, – пишет Горер. – Определенные аспекты человеческого опыта рассматриваются как изначально постыдные» {116}. И настолько постыдные, что их невозможно обсуждать открыто и без чувства стеснения.
Мы переживаем новую эпоху ханжества, но теперь уже по отношению к смерти. И именно из-за невозможности свободно говорить о смерти, из-за ее отдаленности и кажущейся иллюзорности она стала настолько популярной в гипертрофированном, лишенном естественности варианте.
Интересно, что, если происходит массовое трагическое событие, если смерть прорывается в реальность людей, она перестает быть такой привлекательной и интересной. Так, после терактов 11 сентября американцы на некоторое время отказались от просмотра фильмов-катастроф и предпочитали эскапистское кино {117}. Но именно потому, что для большинства людей смерть остается далекой и запретной, она вызывает такой интерес и настолько популярна в массмедиа.
Еще в начале XVII в. в Европе врачи начинают говорить об антисанитарии на кладбищах и о вреде, который приносит их переполнение. На протяжении веков они выступают против массовых захоронений и погребений под церковью {118}. Несмотря на это, еще в XIX в. нередко хоронили в братских могилах. Так, на кладбище Клеркенвелл могильщикам приходилось кромсать тела покойников, чтобы уместить их в переполненные могилы: вместо положенной тысячи на кладбище было захоронено 80 000 человек. А в церкви Энон прихожане падали в обморок из-за миазмов, которые исходили от мертвецов, похороненных в подвалах {119}.
Иногда такое положение дел даже мешало правосудию. Антрополог Сергей Мохов приводит описанный доктором случай, когда не получилось эксгумировать труп. Его части не удалось опознать среди 26 разрубленных и утрамбованных в одну могилу тел {120}.
Несмотря на подобные истории, ситуация постепенно менялась. С переходом кладбищ из ведения церкви в государственное или частное управление появлялись правила, регулирующие санитарные нормы. Запрещались братские захоронения, появлялись опознавательные знаки, позволяющие найти могилу родственника или друга {121}.
Сами кладбища тоже становились более ухоженными, особенно в тех странах, где они в основном были частными. Владельцы частных кладбищ начинали конкурировать друг с другом, пытались сделать кладбище максимально привлекательным для посещения родственниками и друзьями покойного. Кладбища приобретали вид приятных парков, а иногда даже становились культурными центрами. Например, мемориальный парк Форест-Лаун {122} в Глендейле, основанный в 1917 г., представляет собой огромный, разделенный на тематические зоны парк с музеем, выставками, скульптурами. Вместо мрачных могильных плит там расположены блестящие металлические таблички прямо на земле, а мавзолей-колумбарий – настоящее произведение искусства.
В странах, где кладбища оставались в собственности государства, похоронная индустрия также развивалась. На смену частным ремесленникам – гробовщикам приходили фабрики и корпорации, появлялись похоронные бюро, снимающие с плеч родственников тягостные обязанности. А там, где вся похоронная индустрия была под контролем государства или даже церкви, как, например, в Скандинавских странах, бизнес зарабатывал на сопутствующих товарах {123}.
Важная особенность современного периода – распространенность моргов. Становится нормой, что тело хранят в специальном помещении, а не дома или в церкви, как было раньше. Причем (примета времени!) появление в Париже публичного морга в 1864 г. вызывает у горожан и туристов невероятный ажиотаж. Чтобы ускорить процесс опознания, тела выставляются в специальных витринах, но для людей мертвое тело уже настолько необычное явление, что толпы собираются только для того, чтобы поглазеть на трупы. Парижский морг становится достопримечательностью, которую посещает по 20 000 человек ежедневно, его отмечают в путеводителях, о нем пишут близким {124}.
Появление моргов, более четкое регулирование и развитие похоронной индустрии приводят к тому, что владение телом покойного переходит из рук родственников в руки государственных или частных структур. Чтобы забрать труп, нужно разрешение, сам процесс похорон контролируют другие люди – похоронные бюро. И фокус происходящего смещается с внутреннего на внешнее.
При традиционном подходе главным путешествием после смерти было путешествие души. Все ритуалы были направлены на то, чтобы покойник успешно преодолел преграды и попал в царство мертвых. В рамках современного подхода главным становится путешествие тела. Нужно проследить, чтобы тело попало в морг, а оттуда в место прощания или сразу на кладбище; важно, чтобы никто из гостей не потерялся, а сами похороны прошли по плану.
Не без давления похоронной индустрии большое значение приобретает и внешний вид: покойника, гроба, церемонии. Теперь гроб не просто ящик для захоронения, а символ статуса усопшего и даже любви к нему родственников. Так, на сайте Ritual.ru предлагают гроб за 3 млн рублей со стразами Swarovski, который «украсит любую прощальную церемонию, придаст ей респектабельности и подчеркнет достоинство покойного» {125}. Важным становится выбрать правильный, статусный гроб и подходящие цветы, а не совершить необходимые молитвы и ритуалы.
Из соображений гигиены и эстетики становится популярным бальзамирование, при котором покойник может выглядеть не как мертвец, а свежим и симпатичным, будто спит. Иногда при этом используются методы, похожие на пластическую хирургию, и покойник выглядит даже лучше, чем перед смертью {126}. Таким образом люди как бы отстраняются от факта смерти, они могут продолжить изображать, будто близкий не умер. К тому же это позволяет не лицезреть начинающееся отталкивающее разложение.
Распространившаяся в XX в. кремация дает возможность еще сильнее отдалиться от смерти и при этом еще больше лишает контроля родственников. Если во время захоронения они видят тело, а затем его погребение, могут бросать цветы и горсти земли, то во время кремации они физически отделены от покойника и могут только стоять и ждать.
Отсутствие ритуалов приводит к тому, что главное, что чувствуют люди, – это растерянность и непонимание, что делать. Не помогают и другие вовлеченные в процесс. Нет никого, кто бы говорил, что делать и куда идти. Каждый лишь выполняет свою работу: могильщики копают могилу, незнакомый священник отпевает покойного. Такое безразличие и формальный подход, когда служащие могут даже не помнить имени покойного, вызывают дополнительное огорчение и даже раздражение горюющих {127}.
Особенная модель похорон складывается в России. В конце XIX в., когда в Европе расцветает похоронная индустрия, возникают частные кладбища и крематории, у нас только появляется первое полноценное законодательство, касающееся похорон, – Врачебный устав, который определяет глубину могилы, минимальное расстояние от жилых построек до кладбища, запрещает пахать на старых погостах {128}. Несмотря на устав, кладбища остаются запущенными, переполненными, могилы роются хаотично и часто остаются без опознавательных знаков, особенно в сельских регионах.
С приходом большевиков кладбища, находившиеся в ведомстве церкви, и частные похоронные бюро национализируются. Исчезают существовавшие ранее чины погребения, похороны становятся бесплатными. Однако, несмотря на объявленные преимущества, в действительности кладбища приходят в полное запустение. Денег на похороны нет, и трупы могут ждать погребения неделями. Мертвецов просто складывают друг на друга, как в средневековых «божьих домах», пока не приходит их очередь {129}.
Подобно тому как смерть исчезла в Европе, она исчезает и в Советском Союзе, о ней не принято говорить (если, конечно, это не смерть известного человека или политического деятеля). Доходит до того, что при строительстве новых городов кладбища даже не закладываются в план {130}, а уже существовавшие разграбляются и закрываются в рамках борьбы с религией, а также во время войны. Например, деревянные кресты шли на растопку {131}.
После войны ситуация только усугубляется. У государства нет средств обеспечить гражданам похороны, и вся организация ложится на плечи самих людей. Гробы часто делают из подручных материалов, могилу копают знакомые. Кладбища возникают стихийно и неконтролируемо, откуда и идет практика установки могильных
