стало «помазанием больных», а не умирающих {103}. Но чаще всего эвфемизмы используются, когда родители говорят о смерти с детьми. Если при традиционном подходе дети с ранних лет сталкивались с темой смертности, то в современном их насколько можно ограждают от нее. Детей перестают брать на похороны, а о смерти близких либо не сообщают вообще, либо подают информацию завуалированно. Даже неверующие говорят, что родственник «ушел на небо», «к Иисусу», «Бог забрал» и т. п. «Мы просто сказали сыну, что бабушка уехала», – призналась школьная учительница из Шотландии {104}.
В исследовании, проведенном Горером, почти половина респондентов ответили, что вовсе не стали обсуждать тему смерти с детьми. Одни считали, что дети слишком маленькие, чтобы говорить с ними о смерти. Другие, наоборот, думали, что дети уже достаточно взрослые и сами всё понимают. Третьи же успокаивали себя тем, что если дети не спрашивают, то и незачем им рассказывать {105}.
Нужно добавить, что в опросе принимали участие англичане, которые, по замечанию самого автора, не любят обсуждать свои чувства. Но подобную картину (возможно, не столь впечатляющую) мы бы увидели среди любых представителей современного подхода.
Когда умерли мои родители, я лежала в реанимации, а потом долго восстанавливалась. Ко мне приходили родственники и друзья родителей, но никто не говорил, что с ними случилось, а я боялась спрашивать. Наконец, когда я спросила, живы ли мои родители, мне ответили: «Наполовину». Только спустя недели я узнала, что родители умерли в первые три дня после автокатастрофы.
Нежелание говорить с детьми о смерти связано все с тем же страхом причинить им боль, нанести травму. И так же, как в случае с умирающими, дети чувствуют скрытность и ложь, переживают свое горе, не имея возможности обсудить его с кем-то из близких.
Взрослые тоже страдают от невозможности обсуждать смерть. Траур и традиционные ритуалы позволяли осознать и пережить горе, постепенно вернуться в привычный мир. В современном подходе они исчезают, и остается растерянность и непонимание, что и как делать, как правильно выражать горе и как общаться с переживающими его. Смерть человека рационализируется и бюрократизируется. Если загуглить «что делать, если умер человек», даже на религиозном портале «Правмир» по ссылке {106} даются только практические советы: куда идти, какие действия выполнять, кому и за что надо платить, а кому платить не нужно.
Горер выделяет три основных типа переживания горя {107}. Одни люди способны полностью подавить эмоции, другие не проявляют их на публике, а третьи предаются скорби публично. Второй тип – единственный правильный для современного общества, поскольку первые воспринимаются как бездушные машины, а третьи нарушают естественный ход событий и мешают своим горем другим, напоминая о смерти.
«Правильно» горюющий глубоко страдает, но внешне никак этого не показывает. По мнению тех, кто придерживается такого подхода, публичное проявление горя негативно влияет на окружающих и особенно на детей. Чтобы быстрее пережить горе, нужно постараться отвлечься, переключиться на развлечения или повседневные дела. К тому же умершие сами бы не хотели, чтобы пережившие утрату были несчастны. Слезы и другие проявления горя становятся признаком слабохарактерности, а то и психической нестабильности {108}.
Люди перестали позволять себе публичное проявление горя, но еще более пристально они стали следить за другими. Если раньше вызывали интерес похоронные процессии, соблюдение правильного порядка, то сейчас людей интересуют чувства и как они проявляются {109}.
Так, когда английская королева Елизавета II потеряла мужа, принца Филиппа, зарубежные и даже наши журналы принялись обсуждать, как (и правильно ли) она переживает свое горе. Целая статья The Guardian была посвящена реакции королевы на смерть мужа («Королева сказала, что смерть принца Филиппа оставила "огромную пустоту"» {110}), интернет-портал Woman.ru описывал, как Елизавета «в гордом одиночестве украдкой вытирала слезы» {111} на похоронах, а Wday.ru осуждал ее: «Не прошло и трех месяцев после похорон мужа, а королева Елизавета II цветет и пахнет» {112}. Не понимающие, как правильно реагировать, люди жадно поглощают такую информацию, которая как бы говорит: вот эта реакция правильная, а эта – нет.
Иронично, что отрицание собственного горя, попытки его спрятать и представление о «нездоровой» природе горя появляются именно тогда, когда горе от потери близкого становится наиболее сильным.
Как пишет Сергей Мохов, горе не универсально, оно отчасти обусловлено культурно. И сила горя меняется в зависимости от объекта и времени {113}. Средневековые матери не были более черствыми или жестокими, но они меньше оплакивали своих детей, поскольку заранее знали, что шансы умереть у тех высоки. К тому же в большой семье всегда есть возможность перенести свою любовь на другого человека. В нуклеарной семье субъективная ценность каждого ее члена возрастает.
При современном подходе человек оказывается один на один с горем как раз тогда, когда сила этого горя возрастает максимально.
Вы можете возразить: как же современный подход отрицает смерть, когда она повсюду, причем доступна с раннего возраста? Дети играют на улице в войнушку, убивают врагов в видеоиграх, видят в кино и по телевидению боевики и триллеры. Возможно, смерти нет в реальной жизни, но в виртуальной ее в избытке. Однако это – еще один признак отрицания смерти.
В статье, написанной в 1955 г., Горер предсказал то, что происходит в современном медиапространстве. Табуирование темы смерти привело к тому, что ее преподносят так, как изображают секс в порнографии.
В порнографии практически не показывают естественные, самые привычные и распространенные отношения, например типичный пятничный секс пары, давно состоящей в браке. Скорее там покажут нечто необычное: секс в публичном месте, групповой, инцест. С показом смерти дело обстоит так же. Ни в новостях, ни в сериале мы не увидим историю старика, умирающего в деменции от проблем с сердцем. Скорее это будет смерть в перестрелке, от взрыва, самоубийство, а если смерть в больнице, то обязательно молодого человека и от какой-то необычной болезни.
Да и сам показ смерти, как и секса в порнографии, далек от реалистичности. Все физиологические процессы в современном подходе считаются омерзительными, грязными (как раньше грязен был секс). И герои умирают чистыми и красивыми. При самоубийстве нам не покажут, как человек обмочился, при ранении он не бьется в агонии и не кричит от боли. Персонажи умирают максимум с легким вскриком, а то и успевают через силу дать напутствие главному герою.
Типичная сцена мелодрамы: еще молодая мама умирает от рака и спокойным голосом говорит сыну, как она его любит. Насколько это далеко от того, как в ужасной агонии умирают раковые больные! Когда я позвонила своей классной руководительнице, находящейся в хосписе, она непрерывно плакала в трубку и кричала, что мечтает поскорее умереть. Совсем не тот разговор, который я представляла по фильмам и книгам.
Нереалистичен не только процесс умирания, но и сама смерть: взрывы, отрубание голов, суперприемы. Как в порнографии герои способны вытворять невероятные акробатические номера, так и процесс убийства в массмедиа становится зрелищным. Герои не падают после того, как пробивают стену или получают трубой по голове. Они могут истекать кровью или даже словить пулю и продолжать бороться. А в слэшерах (отдельный подвид фильмов ужасов, от английского slash – рубить, резать) при убийствах героев кровь хлещет рекой, подобно тому как в хентае, японских порномультиках, из героя изливается нереалистично большое количество спермы.
Но, наверное, самый важный момент «порнографии смерти» – это отсутствие чувств. В порнографии вы не увидите, как люди знакомятся, смущаются, неловко заигрывают, ходят на свидания, а потом занимаются сексом, волнуются в процессе и боятся сделать что-то не так. В ней герои – мастера, ничего не боящиеся и ничего, впрочем, не испытывающие друг к другу кроме разве что страстного желания прямо здесь и сейчас.
То же самое мы видим и при показе смерти. Когда Джон Уик десятками расстреливает своих врагов, ни он сам, ни зрители не думают, какое это горе – смерти такого количества людей. Никто не думает, сколько боли принесут родным известия об их гибели, какая у детей, возможно, навсегда останется травма или что женам придется идти к психотерапевту. Для героя и зрителей враги – обычные фигурки в тире, их смерть ничего не значит, кроме крутизны героя.
Но даже когда показывается смерть значимого персонажа, после нее жизнь героев редко заканчивается. Типичный сюжет: умирает важный для героя человек, герой в небо кричит «Не-е-ет!», а потом встает и идет убивать еще с десяток врагов, чтобы восстановить
