— И когда нация очнется — призовет вас?
— Уверен в этом. Я приду и тогда призову вас.
— Меня конкретно?
— Честных офицеров и вас конкретно.
— Извините, откуда такая уверенность? — серьезно спросил Глеб.
Миротворец снисходительно улыбнулся краешками губ — впервые! И, странное дело, с улыбкой он показался сильным и красивым.
— Вы хорошо знаете древнерусскую литературу? — спросил он. — Например, «Слово о полку Игореве»?
— К сожалению, — развел руками Головеров. — Но сюжет помню со школьной скамьи…
— Со школьной скамьи, — передразнил Миротворец. — У меня эта книга последние годы — настольная… Прочитал массу исследовательской литературы, да врут ведь. Врут или не понимают души и логики русского человека… Игорь заведомо знал, что потерпит поражение и умышленно повел дружину в ловушку. Он жаждал плена и позора, потому что отлично знал, что может объединить народ, хотя не изучал… модные дисциплины. Победы развращают русского человека. К сожалению, это так. Вспомни, после чего в России появились декабристы. Когда замаячил призрак коммунизма?.. Да, уверен, призовут именно меня. И только потому, что я готов на самопожертвование. Появится кто-то еще, кроме меня, более сильный и мужественный — пусть идет он. Но пока я не вижу никого на горизонте. У руля государства — откормленные мальчики, эдакие обломовы, вставшие с диванов к государственным рычагам, и толпа рыжих вороватых горлопанов. Эх, мать твою… — выругался он, снова перейдя на «ты». — Знал бы, как мне мерзко возиться с этой гнусью! Смотрю в эти наглые звериные шары — кровь закипает. Тебе что, ты стрелок. Завалил и ушел…
— Не буду валить, оставляю их тебе, — заверил Глеб. — Мирись… Но кроме одного. Одного я не отдам!
— Всех отдашь!
— Нет, этого — ни за что. Да ты с ним не вел переговоров.
— Назови имя?
— Имя не назову. Скажу лишь, что он не чеченец, а птица столичная.
— А если это мой человек?
— Это не твой человек, — отрезал Глеб. — Да я сомневаюсь, человек ли?
Миротворец молча и нехотя согласился, заговорив о сроках, за которые Глебу надлежало убраться из республики.
— Тебя сновидения не мучают? — неожиданно спросил Головеров, прощаясь.
— О светлом будущем? — еще раз, последний, улыбнулся он.
— А мне — хоть спать не ложись, — пожаловался Глеб. — Раньше все женщина снилась, Марита, из Приднестровья. Теперь — Диктатор. Неужели я опять согрешил?
Он повесил этот вопрос над головой Миротворца, подхватил сумку, фотоаппараты, спрятал глаза за черными очками и, с американской улыбкой раскланиваясь с клерками и охраной, оставил резиденцию Правительства Чечни, в просторечии именуемую гостиницей аэропорта Северный, и ее, стало быть, постояльцев, а еще точнее — пассажиров задержанного рейса…
* * *
Кастрата настигло возмездие — обязательство перед дедом Мазаем, Отечеством и собственной совестью было исполнено и следовало идти домой. Не ко временному пристанищу, где он полулегально жил уже больше года, а к порогу своего настоящего дома на московской улице в виде однокомнатной квартиры на втором этаже. Если, конечно, юный участковый не захватил ее за это время и не прописался.
Можно и нужно было уходить, однако Глеб вернулся в свою деревню Умарово, которую война пощадила и разве что пополнила новыми разноплеменными жителями — беженцами; вернулся в среду для существования и работы более чем благоприятную, вернулся и надолго утратил решительность.
Наталья в первый же день почувствовала его настрой, но ни о чем не спрашивала, а у него не поворачивался язык сказать, что уходит…
До этого момента Глеб считал, что ему повезло, хорошо и надежно устроился, адаптировался к среде и почти легализовался, однако, стоило представить, что сейчас вот все и кончится, как засосала под ложечкой тоска, отдаленно напоминающая тоску по Марите.
А все произошло опять будто бы случайно. В начале зимы прошлого года Головеров рыскал в районе Бамута, отыскивая логовище Диктатора и его пути движения. Спал где придется, ел что Бог пошлет и уже слегка одичал, грешным делом, завшивел и по виду ничем не отличался от примученного войной и жизнью местного жителя. И вот однажды вечером, в самую слякотную пору, когда по проселкам и ходить-то было невозможно из-за глубокой и вязкой грязи, заметил одинокую женскую фигуру, нагруженную двумя клетчатыми сумками. Она едва тащилась и, кажется, высматривала безопасное местечко, чтобы пересидеть ночь. Глеб незаметно приблизился к женщине и был обескуражен: по виду и одежде это была жена богатого чеченца — не шутка, — настоящая соболья шуба до пят, правда сзади и по полам уделанная в грязи, не менее роскошная шапка, золото на пальчиках поблескивает. И по лицу непонятно, то ли обрусевшая чеченка, то ли терская казачка — чернобровая, тонкий профиль, слегка впавшие щеки, полные яркие губы. Всякая женщина в Чечне прежде всего являлась ходячей выставкой состоятельности мужа. Сам может в дерюжке ходить, но жену так оденет, что московским красавицам не снилось…
И надо же, идет пешком, а не ограбили! Да еще сумки волочет, как привычный глазу российский челнок.
Глеб тихонько окликнул — женщина бросила ношу, резко обернулась. Он знал уже десятка четыре чеченских слов, но спросил по-русски:
— Что, красавица, никак притомилась?
— Ты — русский? — быстро спросила она.
— Как видишь. — Глеб демонстративно завернул автомат за спину, хотя здесь больше смущало не оружие — безоружный мужчина был просто смешон в Чечне, — а уровень злобы, накал эмоций и отрицательный потенциал намерений, угадать которые следовало в первые мгновения, будь перед тобой человек любой национальности. Не угадал — проиграл или вовсе пропал, как в карточной игре на интерес.
Она угадала, вернее, почувствовала, что опасность ей не грозит.
— Русский, но не местный, — точно определила женщина.
— Из Грозного, — стал отрабатывать одну из легенд Глеб. — А ты-то куда идешь на ночь глядя? И в такую погодку? Да с такими сумками?
В этих совсем безобидных вопросах ей что-то послышалось.
— Не подходи ко мне, — попросила. — Иди своей дорогой. Сзади мой муж идет, чеченец.
— Да ладно, красавица, — засмеялся он. — Никто за тобой не идет. Не бойся, не укушу. И сумок отбирать не стану. Твоя ноша, вот и неси.
Ей еще не было тридцати, однако из-под шапки выбивался тонкий седой локон возле левого виска, белеющий на фоне черного меха. Она мгновение с острым прищуром смотрела на Глеба, потом вдруг вздохнула и, распахнув полы шубы, принялась сдирать о траву комья налипшей на сапоги тяжелой глины.
— О Господи! — протянул Головеров. — Тебе бы по проспекту гулять, с театральной сумочкой. Или с собачкой на шелковом поводке. А ты пудовые сумки по грязи волочешь. Посмотри, во что шубу превратила? Что теперь муж скажет?
— Кошмар, — неожиданно согласилась она. — Такая неудачная поездка! Едва ноги унесли…
— Допустим, не только ноги, — усмехнулся Глеб, кивая на сумки.
— Хорошо, Башир нас перед постом высадил, а то бы всех загребли.
— Федералы? Бандиты?
— ОМОН! Почище бандитов!.. Башира забрали вместе с «уазиком».
— Башир — это муж?
— Да нет, сосед, челночили вместе. Она подняла сумки, сделала два шага и плюхнула их в грязь.
— Сил больше нет! А идти до Умарово — пять километров…
— Что же ты в Умарово пошла этой дорогой? Можно же по асфальту?
— Здесь безопаснее, не ездят… Помоги донести? Заплачу.
В голосе не было никакой надежды: в Чечне мужчины не носили груза на себе, оставив это занятие женщинам, как дополнение к богатым одеждам.
— А увидят? Несолидно…
— Да кто тебя тут увидит? — женщина огляделась. — Никого нет, и темнеет.
Он почувствовал азарт «съема» — знакомое состояние самого прекрасного в мире поединка с женщиной, победа в котором всегда делится пополам. Значит, не совсем одичал, если еще хочется не удовлетворения плотской страсти, а игры, освежающей кровь и увлекательной прелюдии, стремления заинтересовать, очаровать, хотя вряд ли такое возможно для грязного, завшивевшего мужика.
— А сколько заплатишь? — улыбнулся Глеб, пробуя сумки на вес. — С тонно-километров? Или как?
— Тридцать тысяч дам, — буквально поняла она.
— Приличная сумма, — серьезно определил Головеров и вынул из кармана пачку долларов. — Особенно когда денег почти нет, остался пустяк совсем, мелочь какая-то.
Женщина отвела глаза в сторону, сломив гордость, попросила жалобно:
— Ну помоги! Прошу тебя, пожалуйста… Ты же русский.
— Ладно, — он взял сумки и пошел вперед. — Рассчитаешься поцелуем. Если твой муж не пристрелит.
— Он не пристрелит, — обрадовалась она. — Он чеченец, но вполне интеллигентный человек, учитель по образованию.
