путешествии не может идти речи. Я не могу принимать подобные решения без ее ведома. Понимаешь?
— Да, — угрюмо всхлипнул он.
Тарару поднялся, при этом, опершись рукой о стол. Держался он не слишком уверенно.
— Мы все обсудим, как только Бастет вернется из Петры, — повторил я.
— Клянетесь? — окрепшим голосом спросил Тарару.
В его взгляде читался мальчишеский вызов, так свойственный юным молодцам.
«Зеленый засранец слишком много стал себе позволять».
— Да. Клянусь судом Шамаша, я это сделаю.
На удивление, мои слова подействовали на Тарару.
— Благодарю вас, господин Саргон, — вавилонянин отвесил поклон, более низкий, нежели обычно.
Я натянуто улыбнулся:
— Ступай.
Еще раз поклонившись, Тарару, слегка пошатываясь, покинул шатер. Я остался наедине с собственными мыслями, которые будоражили разум, подобно страшной буре. В них перемешалось все — ассириец-предатель, война, возможности… и как все это можно использовать. С выгодой для себя. И от этого захватывало дух.
* * *
Я сидел за столом и с мрачным видом глядел на свою руку, искалеченную мощными, как дробильные камни, челюстями гиены.
Утро выдалось прохладным, и блеклые солнечные лучи, проникающие сквозь полог шатра, еще не успели прогреть воздух. Однако даже мимолетная мысль о том, что я намеревался сделать, бросала в лихорадочную дрожь и заставляла выступить пот на лице. Легкое дуновение ветерка слегка приподняло полог шатра, на мгновение впуская в него чуть больше света. Отсутствующим взглядом я проследил, как он медленно, словно перышко, опускается на место, а затем вернулся к созерцанию руки, покоившейся на столе. Глиняные таблички и папирусы были аккуратно сдвинуты в дальний правый угол.
«Сколько прошло времени с тех пор? Месяц? Или больше? Я не помню. Иногда кажется, что тот бой с гиенами произошел несколько лет назад. А моя жизнь простого ремесленника и вовсе старая сказка. Или не моя жизнь. Да, так наверное даже лучше — это была не моя жизнь».
Вновь налетевший порыв ветра заставил колыхнуться полог шатра, но на этот раз я не обратил на него внимания, полностью сосредоточившись на руке. Набрав полные легкие воздуха и громко выдохнув, я осторожно прикоснулся к повязке. Пальмовые листья, закрепляющие перевязь, покрылись коричневым цветом, став жесткими и ломкими. Я ощущал это, проводя по ним кончиками пальцев. Мне понадобилось около минуты, чтобы набраться смелости и снять один из листков. Заранее сжав зубы, я приготовился к приступу боли. К полному изумлению, той не последовало. Тогда, чуть осмелев, я аккуратно снял, один за другим, оставшиеся листья. При этом пара из них сломалась пополам прямо в ладони. Положив их на стол подле себя, я осмотрел повязку. Ткань была новая и чистая, что неудивительно — рана перестала сочиться давно. Не помню когда.
На этот раз я не медлил, ибо понимал, что если задержусь хотя бы на секунду, то больше не смогу заставить себя осуществить задуманное. Осторожными и аккуратными движениями я стал разматывать повязку, каждую секунду готовясь испытать сильную боль. Однако ее по-прежнему не было. Зато появился зуд. Сначала небольшой, словно от укуса кровососущего насекомого, но усиливающийся по мере того, как все больше воздуха получало доступ к коже под повязкой, которую я старательно разматывал. В какой-то момент мне захотелось бросить все и стремглав выбежать наружу, да окунуть покалеченную часть тела в чан с ледяной водой. Крепко сжав зубы, но по другой, нежели ожидаемой, причине, я продолжал освобождать руку от ткани, благо оставалось недолго. Когда последний кусок долгожданно соскользнул, я раздраженно швырнул ее в угол шатра.
Ровно посередине, между локтевым суставом и началом кисти, красовались два огромных, толщиной в два пальца, зарубцевавшихся шрама. Кожа имела неприятный красноватый оттенок. Очень осторожно и медленно, словно неся драгоценность над пропастью, я приподнял руку над столом. Ощущения были такие, словно в ней не осталось ни одного ка[1] веса. За этим слабым движением последовала боль, но тихая, ноющая и едва заметная. Совсем не та, к которой я приготовился. Теперь ничто уже не могло удержать меня на табурете. Осторожно встав, я быстрым шагом вышел наружу, подставляя лицо под утренние лучи солнца. Не медля ни мгновения, я опустил руку в чан с ледяной водой. Зуд быстро начал отступать, принося облегчение. Я даже не смог сдержать стон удовольствия.
Когда неприятное ощущение почти полностью исчезло, а кожа начала леденеть, позади раздался знакомый голос:
— Гы. Господин, а че это вы там делаете?
— Совсем не то, что ты подумал, Гасан, — буркнул я, вытаскивая руку из чана и поворачиваясь к мадианитянину.
Тот стоял босыми ногами на песке, в одних штанах, и с любопытством глазел на меня, при этом с аппетитом дожевывая горсть сушеных фиников.
— Да? А че тогда?
Я приподнял правую бровь:
— Ты когда-нибудь научишься не задавать лишних вопросов?
Снова эта наивная улыбка идиота:
— Виноват, господин.
Больше не обращая на него внимания, я аккуратно поводил рукой в воздухе. Боли почти не было. Зуд тоже отступил, но сама рука казалась легкой, словно гусиное перо.
— Вы повязку сняли что ли? — с неподдельным интересом спросил Гасан.
— Как видишь, — я перестал размахивать конечностью и, полностью довольный результатом, опустил ее обратно, чувствуя, как поднимается настроение.
— Здоровая, видимо, гадина была, — произнес Гасан, отправляя в рот последнюю порцию фиников.
— Здоровая и ужасно голодная.
— Ну, вы ее накормили, — весело сказал он и, увидев, как я пронзительно сузил глаза, поспешно добавил, — бронзой.
Дурацкое поведение мадианитянина частенько выводит меня из себя, но в то утро ничто не могло испортить мне настроение, поэтому я постарался пропустить очередную неудачную шутку мимо ушей.
— Сегодня вернется госпожа, да? — спросил Гасан, стараясь побыстрее перевести разговор в другое русло.
— Да, — кивнул я, оглядывая лагерь, — прошло уже одиннадцать дней. Даже с учетом возможных задержек, она должна приехать сегодня.
— А если нет, тогда че?
— Пока
